Однажды осенью 1968 года дядя взял меня, мальчика шести лет от роду, посмотреть на тренировку скалолазов в тбилисском ботаническом саду.
И тогда я, сидя на исключительно элитарном месте, в «ложе бенуар», то есть на дядиной шее, увидел потрясающее зрелище.
Нет, это нельзя было назвать скалолазанием. Это был танец на скале! Или со скалой! Ой, как филигранно, по-кошачьи, особенно двигался один из них. И правда — будто танцевал, ловко поднимаясь вверх по скале. Одним только пальцем зацеплялся за выступы, которых не замечали другие.
— А кто он? — спросил я.
— Который? — щуря слезящиеся на солнце глаза, посмотрел дядя на меня.
— Вон тот, который на скале танцует.
— И тебе понравилось? — обрадовался дядя. — Он — Тигр скал!
— А почему Тигр?
— В газетах писали, что за своё умение с невероятной быстротой проходить сложные скальные маршруты он получил от английских альпинистов прозвище «Тигр скал».
— А кто он в действительности?
— Миша Хергиани!
— Правда? А я ведь тоже Миша! — обрадовался я.
— Да, вы тезки! — засмеялся дядя. — А еще говорят, что если он одним только пальцем зацепится за голый выступ скалы, целую неделю провисит над пропастью и не издаст стона…
Потом я смотрел много фрагментов из фильмов о скалолазании Хергиани, но тот первый раз, когда я в реальности увидел его на скале в тбилисском ботаническом саду, навсегда врезался мне в память. Потрясённый увиденным, вернулся домой и с тех пор забыть об этом никак не могу. То, что я чувствовал тогда, можно сравнить лишь с тем моментом, когда я впервые увидел Нину Ананиашвили, выступления которой называют балетным танцем, но я уверен — она не танцует, а летает на сцене, как летают птицы над горами.
Я тогда очень гордился тем, что мы с ним, с этим удивительным альпинистом оказались тезками, и так полюбил его, как любил только своего родного дядю.
Когда по телевизору объявили о кончине Мишы Хергиани, в 1969 году, я тайком забрался на крышу, чтобы родные не заметили, и горько, безутешно плакал.
Тогда я возненавидел эти проклятые итальянские Альпы — мой Миша Хергиани сорвался со стены Суальто, то есть не сорвался, а полетел. И в тех же Альпах на вершину Монте-роза смотрел мой Форе Мосулишвили, когда пустил себе пулю в висок, из-за чего фашисты не расстреляли четырнадцать партизан.
Боже, как много я думал о том, что чувствовал Миша Хергиани при падении, и что думал Форе Мосулишвили перед неминуемой смертью…
Мне пришлось узнать об этом в 1987 году, в конце августа. Тогда я работал геологом-высотником на главном кавказском хребте, в ущелье реки Арагви, где расположен край по имени Пшави. Во время спуска с одной безымянной горы я тоже сорвался со скалы и летел примерно двадцать метров, — отчетливо помню, что успел три раза перевернуться в воздухе.
Та скала была не совсем отвесной, поэтому, падая, я ударился несколько раз о ее выступы. А когда завершил падение, почти сразу потерял сознание, но до того успел удивиться сиянию многочисленных взошедших горных солнышек, и даже успел позвать друга, который бежал ко мне вместе с этими солнцами — а все это означает, что я тоже по-своему станцевал с той скалой.
Мою малехонькую скалу на безымянной горе в Пшави никак нельзя сравнивать с семисотметровой Суальто — вершиной шестой категории сложности, где мой Миша Хергиани с пляской прошел вверх пятьсот метров, пока не сорвался, но я все же узнал то, что чувствует человек при падении.
«Ах, Господи, что это было — я летел в розовом пространстве, и было мне жаль, что я больше, уж наверняка, не сумею написать хоть что-нибудь… А потом ничего, прошло…
Я продолжал свой полёт в никуда. Я не боялся, я не страдал, и не болело у меня ничего. Я увидел всё одновременно. Всё, что происходило со мной во время работы геологом; когда учился в университете; еще раньше, когда ходил в школу; и детство промелькнуло, когда я не хотел, но меня все равно вели в детский сад — короче говоря, я постепенно становился ребенком и вспоминал все тогдашние чувства и мысли…
И я сидел у моего дяди на шее в ботаническом саду и смотрел — ой, как филигранно, по-кошачьи, особенно двигался один из них. И правда — будто танцевал, ловко поднимаясь вверх по скале. Одним только пальцем цеплялся за выступы, которых не замечали другие.
Вся прожитая жизнь прошла перед моими глазами, или это я прошел перед моей жизнью… А дальше — розовое пространство закончилось, и я прилетел в необыкновенно синее небо. Я дышал с облегчением.
Куда-то пропало время, из-за которого, оказывается, я столько страдал. Время, разделившее в пространстве нынешнюю Грузию от древнего Шумера, обыкновенную корову от динозавра, кавказские горы от гималайских и так далее. За временем последовало и пространство — где нет времени, там не должно быть и пространства.
И поэтому мне сначала было очень приятно, а потом вдруг захотелось убежать оттуда, или очнуться, чтобы все это оказалось всего только лишь сном. А из-за горизонта ко мне двигалось белое облако, и я был уверен, что оно живое. Плыло облако, прямо на меня плыло, и я уже не мог убежать куда-нибудь подальше.
Потом я услышал удивительный голос, которому, казалось, я всю свою жизнь подчинялся. И этот голос не принял меня, и я понял, что надо вернуться.
Я вернулся в синее небо, вошел в розовое пространство — и опять постепенно начал взрослеть, меня опять водили в детский сад, я учился в школе, потом в университете, где начал писать рассказы, радовался, что могу написать еще очень много, и работал геологом, пока не сорвался со скалы…".
Я процитировал пассаж из моего рассказа, который написал через семь лет после падения и назвал «Мне скала явилась испытаньем». Перечитывая его, я все время ощущал, что там чего-то не хватает. Теперь уже знаю…
Отныне этот рассказ посвящается «Тигру скал», Михаилу Виссарионовичу Хергиани.
И то, что я в шестилетнем возрасте не ошибся в этом гениальном альпинисте, твердит и памятная медаль с надписью самого Михаила Хергиани: «Я вас любил, люди».