Молодые прожили по-семейному всего три месяца, после чего по разным обстоятельствам больше полугода находились поврозь. В близком окружении молодожёнов, правда, поговаривали, что супруги между собой не ладят, но как тогда объяснить пылкое письмо М. Волконской мужу:
«Не могу тебе передать, как мысль о том, что тебя нет здесь со мной, делает меня печальной и несчастной, ибо хоть ты и вселил в меня надежду обещанием вернуться к 11-му, я отлично понимаю, что это было сказано тобой лишь для того, чтобы немного успокоить меня, тебе не разрешат отлучиться. Мой милый, мой обожаемый, мой кумир Серж! Заклинаю тебя всем, что у тебя есть самого дорогого, сделать всё, чтобы я могла приехать к тебе, если решено, что ты должен оставаться на своем посту»
А в декабре
Едва встав на ноги после болезни, Мария заставила домочадцев рассказать правду о причине отсутствия мужа и отправилась в Петербург, несмотря на сопротивление семьи, неокрепшее здоровье и распутицу. В пути она оставила у тётки по отцу, графини Браницкой, сына, который был слаб и нуждался во врачебном уходе, таковой в доме графини был ему обеспечен по наилучшему разряду.
По прибытии в столицу выхлопотала разрешение на свидание с мужем, после которого отправилась в Москву проведать заболевшего сына и явиться к вдовствующей императрице, изъявившей желание встретиться с нею. Но во время аудиенции, к сожалению М. Волконской, царственная особа вела речь лишь о здоровье посетительницы и её родных, о погоде и прочем, не имевшем отношения к судьбе её мужа.
Прошло несколько месяцев тяжёлого духовно и физически существования: от Марии Николаевны скрывали известия о муже, прятали письма от его родственников, ей не хватало средств на жизнь… Когда, наконец, она узнала от брата, что супруга лишили титула, состояния, гражданских прав, приговорили к каторге и пожизненной ссылке в Сибирь, то объявила, что последует за ним.
Семья, разумеется, была против, но это не повлияло на принятое решение.
После этого состоялось тяжёлое прощание с родными, горькое расставание с ребёнком, которого запретили везти с собой. Родительский дом Мария покидала с чувством, что «умерла для семьи». Долго стояла на коленях перед кроваткой уснувшего Николино, который днём никак не мог наиграться с красной сургучной печатью на письме с разрешением на отъезд «во глубину сибирских руд».
Путь лежал через Москву, где Зинаида Волконская устроила невестке прощальный вечер, пригласив «итальянских певцов, бывших тогда в Москве, и несколько талантливых девиц московского общества». Был там и
Дальше до Казани М. Волконская ехала почти без остановок, лишь наспех выпивая чашку чая или стакан молока на станциях. Переночевав, снова двинулась в путь. Казалось бы, многодневная езда в кибитке должна была быть уныло-однообразной, но по ходу движения время от времени что-то случалось: то сильнейшие переживания вызывала встреченная цепь каторжников, шедших по колено в снегу, то разыгравшаяся в степи метель, сбившая с пути и вынудившая пешком искать хоть какое-то укрытие.
Так продолжалось больше двух недель, пока, наконец, она не добралась до Иркутска. Там
— что теряет титул и согласна «переносить всё, что состояние может иметь тягостного, ибо даже и начальство не в состоянии будет защищать её от ежечасных могущих быть оскорблений от людей самого развратного, презрительного класса, которые найдут в том как будто некоторое право считать жену государственного преступника, несущего равную с ним участь, себе подобною; оскорбления сии могут быть даже насильственные»;
— что при рождении в Сибири детей они поступают в казённые заводские крестьяне;
— что лишается права на привезённых с собою крепостных людей;
— что не может иметь при себе «ни денежных сумм, ни вещей многоценных».
Далее надо было переехать через Байкал в лютый мороз, когда «слеза замерзала в глазу, дыхание, казалось, леденело», добраться до Верхнеудинска (ныне — Улан-Удэ) и трястись «до боли в груди» еще 600 вёрст, при том голодая, поскольку ничего, кроме сырой, сушёной или солёной говядины и кирпичного чая с топлёным жиром на бурятских станциях не было.
Достигнув Большого Нерчинского Завода, Мария Волконская дала ещё одну официальную подписку о согласии «видеться с мужем только два раза в неделю в присутствии офицера и унтер-офицера, никогда не приносить ему ни вина, ни пива, никогда не выходить из деревни без разрешения заведующего тюрьмою».
И вот, наконец, 23 февраля 1826 года Мария Волконская добралась до Благодатского рудника (вот ведь название!), где ссыльнокаторжный Сергей Григорьевич Волконский добывал руду, чтобы помогать и поддерживать его в Сибири долгих 37 лет. С прошлого апреля до этого дня она преодолела множество физических и душевных страданий, но нужда и беда, по её собственному признанию, «вызвали смелость и в особенности терпение», позволившие духовно взлететь и обрести убеждение:
«…если даже смотреть на убеждения декабристов как на безумие и политический бред, всё же справедливость требует признать, что тот, кто жертвует жизнью за свои убеждения, не может не заслуживать уважения соотечественников. Кто кладёт голову свою на плаху за свои убеждения, тот истинно любит отечество, хотя, может быть, и преждевременно затеял дело своё».
Звучит как заповедь потомкам, не находите?