«Балладу о прокуренном вагоне» знают все, автора — единицы. А между тем это был удивительный поэт, писавший потрясающую любовную лирику — сильную, трепетную, страстную. Стихи его, чаще короткие, очень образные, обладают невероятной мистической силой.
С любимыми не расставайтесь!
С любимыми не расставайтесь!
С любимыми не расставайтесь!
Всей кровью прорастайте в них, —
И каждый раз навек прощайтесь!
И каждый раз навек прощайтесь!
И каждый раз навек прощайтесь!
Когда уходите на миг!
Не слова — заклинание, по силе равные симоновским «Жди меня, и я вернусь». Только симоновские строки увидели свет в 1942 году, а «Баллада о прокуренном вагоне» была написана десятью годами раньше. Написана в одночасье, по реальным событиям.
Историю этого стихотворения я услышала от внучатой племянницы поэта Наташи Кочетковой, с которой училась вместе в школе. Наташа была девочкой очень сдержанной, сосредоточенной, ранимой, будто отблеск пронзительной
Как-то я обмолвилась, что самым ярким эпизодом фильма «Ирония судьбы» считаю момент, когда герои Брыльской (в неподражаемом исполнении Валентины Талызиной) и Мягкова читают стихотворение «С любимыми не расставайтесь».
— А знаешь, кто его написал? — помолчав, спросила Наташа.
— Нет.
— Брат моего деда — Александр Кочетков.
Спустя годы, в перестроечное время, я приобрела двухтомник «Любовная лирика русских поэтов», где во втором томе нашла страницу Александра Кочеткова. Но почти мистическую историю написания «Баллады» я услышала именно от Наташи.
Летом 1932 года Александр Сергеевич с женой Инной отдыхал в Ставрополе у её отца. Ему надо было уезжать раньше, билет на прямой поезд Сочи-Москва был уже куплен, но в самый последний момент Кочетков сдал его, чтобы хотя бы на три дня отсрочить расставание с любимой.
— А получилось как? — глуховатым голосом рассказывала Наташа. — Он уже должен был сесть в вагон, жена провожала его. И вдруг, ни с того ни с сего, она кидается к нему на шею, захлёбывается слезами, бьётся в истерике: «Не уезжай, не уезжай!» Он, конечно, ничего не понял, чертыхнулся, но уступил. Видно, решил — необъяснимый женский каприз.
Три дня промелькнули, как один, он вернулся в Москву, где друзья восприняли его появление как чудо воскрешения. Оказалось, что поезд, на который был сдан билет, попал в страшную аварию на станции «Москва-товарная». Погибли многие знакомые Кочеткова, возвращавшиеся из сочинского санатория… В первом же письме, которое Инна получила от мужа из Москвы, было стихотворение «Вагон» («Баллада о прокуренном вагоне»).
Опубликовали его впервые лишь в 1966 году, уже после смерти поэта. (Единственная прижизненная публикация стихотворений Кочеткова состоялась в альманахе «Золотая зурна» (Владикавказ, 1926), пьесы Кочеткова при жизни поэта не издавались.)
При жизни этот очень добрый и удивительно скромный человек не получил ни наград, ни признания, хотя его знаменитое стихотворение прогремело задолго до того, как прозвучало в фильме Рязанова — во время войны его переписывали от руки и посылали в письмах, так же как и «Жди меня» Симонова.
Поэт Лев Озеров, влюблённый в творчество Кочеткова, приложил немало усилий, чтобы имя автора не было забыто. Он вспоминал:
«За сочинениями Кочеткова возникает их творец — человек большой доброты и честности. Он обладал даром сострадания к чужой беде. Постоянно опекал старух и кошек. „Чудак этакий!“ — скажут иные. Но он был художником во всём. Деньги у него не водились, а если и появлялись, то немедленно перекочёвывали под подушки больных, в пустые кошельки нуждающихся. Он был беспомощен в отношении устройства судьбы своих сочинений. Стеснялся относить их в редакцию. А если и относил, то стеснялся приходить за ответом. Боялся грубости и бестактности…»
Первым, кто рассказал Озерову историю «Баллады о прокуренном вагоне», был друг Александра Кочеткова, писатель Виктор Виткович. Зимой 1942 года в Ташкент приехал участник обороны Севастополя писатель Леонид Соловьёв, автор прекрасной книги о Ходже Насреддине «Возмутитель спокойствия». В ту пору в Ташкенте Яковом Протазановым снимался фильм «Насреддин в Бухаре» — по сценарию Соловьёва и Витковича. Виткович привёл Соловьева к жившему тогда в Ташкенте Кочеткову. Тогда-то Соловьёв и услышал из уст автора «Балладу о прокуренном вагоне».
Баллада ему настолько понравилась, что текст её он увез с собой. Стихотворение казалось только что написанным. Так его воспринимали все окружающие (а Соловьёв — в ту пору корреспондент «Красного флота» — читал стихотворение всем встречным-поперечным). И оно не только увлекало слушателей — оно стало для них необходимостью. Его переписывали и посылали в письмах как весть, утешение, мольбу. В списках, различнейших вариантах (вплоть до сильно искажённых), оно ходило по фронтам часто без имени автора, как народное.
Это — о стихотворении. Теперь об авторе — Александре Сергеевиче Кочеткове.
В 1974 году в издательстве «Советский писатель» отдельной книгой вышло самое крупное его произведение — драма в стихах «Николай Коперник». Были опубликованы две его одноактные стихотворные пьесы: «Голова Гомера» — о Рембрандте, и «Аделаида Граббе» — о Бетховене. Вышли циклы лирических стихотворений. Вот и всё. Остальная (весьма ценная) часть наследия (лирика, поэмы, драмы в стихах, переводы) всё ещё — архив…
Хорошо известны мастерски выполненные им переводы. Если в кругу ярых любителей поэзии упомянуть имя Александра Кочеткова, то кто-нибудь непременно скажет:
— Ах, ведь это он перевел «Волшебный рог мальчика» Арнимо и Брентано!
— А ещё он сделал перевод повести Бруно Франка о Сервантесе, ставший классическим! — добавит другой.
— И он же переводил Хафиза, Анвари, Фаррухи, Унсари и других творцов поэтического Востока! — воскликнет третий.
— А переводы произведений Шиллера, Корнеля, Расина, Беранже, грузинских, литовских, эстонских поэтов! — заметит четвёртый.
— Не забыть бы Антала Гидаша и Эс-хабиб Вафа, целой книги его стихов, и участие в переводах больших эпических полотен, «Алпамыша», «Калевипоэга»! — не преминёт упомянуть пятый.
Так, перебивая и дополняя друг друга, знатоки поэзии вспомнят Кочеткова-переводчика, отдавшего столько сил и таланта искусству поэтического перевода.
Александр Кочетков до самой смерти увлечённо и вдумчиво работал над стихом. Он казался одним из последних выучеников какой-то старой живописной школы, хранителем её секретов, готовым передать эти секреты другим. Но секретами мастерства мало кто интересовался, как искусством инкрустации, изготовления крылаток, цилиндров и фаэтонов.
- Звездочёт, он обожал Коперника.
- Меломан, он воссоздал образ оглохшего Бетховена.
- Живописец словом, он обратился к опыту великого нищего Рембрандта.
И во внешности его было что-то нервное, ранимое, примечательное. Словно Вертинский-Пьеро, с артистично заломленными руками. У него были длинные, зачёсанные назад волосы. Он был лёгок в движениях; сами движения эти выдавали характер человека, действия которого направлялись внутренней пластикой. У него была походка, какую сейчас редко встретишь: мелодичная, предупредительная, в ней чувствовалось что-то очень давнее. У него была трость, и носил он её галантно, по-светски, как в прошлом веке, да и сама трость, казалось, была старинная, времён Грибоедова.
Продолжатель классических традиций русского стиха, Александр Кочетков казался некоторым поэтам и критикам 30−40-х годов этаким архаистом. Добротное и основательное принималось за отсталое и заскорузлое. Но близкие по духу люди ценили его. Это относится, в первую очередь, к Сергею Шервинскому, Павлу Антокольскому, Арсению Тарковскому. Он был замечен и отмечен Вячеславом Ивановым. Более того: это была дружба двух русских поэтов — старшего и молодого поколения. С дружеским вниманием относилась к Кочеткову Анна Ахматова.
Скончался Александр Сергеевич Кочетков 1 мая 1953 года, похоронен в Москве на Донском кладбище (14 колумбарий, 84 секция). Долгое время место захоронения поэта оставалось неизвестным, пока в феврале 2014-го не было найдено членами НП «Общество некрополистов».
Захоронение было приведено в порядок силами этого общества; 1 марта 2014 года состоялось открытие плиты, закрывающей нишу.
Предметы органической природы
Реклама
Безмолвствуют. И только человек
Кричит: люблю! — любимую лаская
(Как будто потерял ее), и в крике
Такая боль, такая смерть, что звезды
Ссыпаются с иссохшего зенита
И листья с размагниченных ветвей.Мир молит ласки (душу потерять
Страшней, чем жизнь). Любите свой народ
(Как и одежду), по законам фуги
Растите мысль, катайтесь на коньках, —
И страшный суд придется отложить.
У жизни свои необъяснимые законы. Через тридцать с лишним лет, вглядываясь внутренним оком в прошлое, я вспоминаю строгий, скромный, сдержанный облик моей одноклассницы Наташи Кочетковой и понимаю, что помимо генетики, есть ещё нечто, что связывает поколения невидимым, неугасимым светом. Что тихий облик её внучатого деда, его полная сдержанного пламени поэзия чудесным образом преломилась во внучке.
И что мир, наверно, стал немного богаче оттого, что жил в нём (сейчас понимаю, совсем недолго, а тогда 53 года казались неодолимой далью!) такой поэт — Александр Кочетк��в, чьи бессмертные строки о прокуренном вагоне мы как заклинание повторяем каждое 31 декабря. Да и только ли 31 декабря?..
Наверно, в этом самая большая награда и отрада для поэта. А это был поистине Большой Поэт, увы, ушедший безвременно, и его стихи я могла бы здесь приводить бесконечно, ибо каждое из них подобно драгоценной бирюзе в серебряной оправе. Но рамки статьи не безграничны, а жаль… И всё же очень хочется, чтобы каждый из нас открыл бы для себя своего Александра Кочеткова, ибо источник истинной поэзии неисчерпаем и животворен.
Всё смолкнет: страсть, тоска, утрата…
О дне томящем не жалей!
Всех позже смолкнет — соловей,
Всех слаще песни — у заката.
При написании статьи были использованы материалы из Живого Журнала Станислава Садальского и воспоминаний трепетно любимого автором поэта и литературоведа Льва Озерова. Автор выражает им свою искреннюю и глубочайшую признательность. Спасибо!