Если «Двенадцать стульев» были написаны в 1928 г., то «Записки» опубликованы на год позже, в 1929-м. Правда, эта публикация прошла с большими сокращениями и в полном издании роман смог дойти до своего читателя только в 1988 г., когда был напечатан в первом номере журнала «Полымя». Иначе, вообще-то, и быть не могло.
Ведь главный герой роман Мрыя — Семен Самосуй, от лица которого и написаны «Записки», — руководитель отдела культуры райисполкома небольшого городка Шепелевка. Попав на этот пост во многом благодаря своему классовому происхождению («из крестьян»), он не обладает даже минимальной компетенцией в возглавляемой им сфере. Но вот энергии и активности у него… Хватило бы на весь райисполком!
Правда, практическая польза от этой активности равна нулю или даже уходит в минус. Абсурдные «культурные мероприятия», которые одно за другим неутомимо организует Самосуй, для того чтобы «в кратчайшие сроки поднять уровень шепелевской культуры», с треском проваливаются. На смену им приходят новые, пусть и не менее абсурдные, но имеющие в своей основе благую цель, которая, самое главное, полностью соответствует «генеральной линии партии».
Скорее всего, именно поэтому в финале романа, после того как в районе Шепелевки обнаруживается селение «троглодитов», а постановка пьесы «Мораль тов. Закандырина», в которой наш герой не только выступает в качестве режиссера, но и исполняет главную роль, с треском проваливается, Семена тут же, с повышением в должности, переводят руководить уже окружным отделом культуры. И ничего в этом странного. Ведь Самосуй — человек новой формации. Или, как он сам гордо считает: «Я — современный человек». Человек, соответствующий любым требованиям, которые только могут быть к нему предъявлены. Как в настоящем, так и в будущем.
Поэтому нет ничего удивительного, как в том, что Самосуй органично вписывается в новую, небывалую по размаху планов и замыслов, эпоху, так и в том, что роман сразу же после его публикации (причем публикации в изрядном сокращении и с большими купюрами!) был заклеймен как «злобный пасквиль на советскую действительность». И, соответственно, издание «Записок Семена Самосуя» не могло остаться без последствий для их автора.
21 февраля 1934 г. Андрей Антонович Шашалевич (настоящее имя Андрея Мрыя), которому на тот момент исполнилось 40 лет, был арестован и уже через месяц — 26 марта, как «член антисоветской контрреволюционной организации и подозреваемый в шпионаже», осужден на 5 лет лишения свободы и этапирован в Карагандинский исправительно-трудовой лагерь.
Правда, 21 ноября, после рассмотрения Генпрокурором СССР поданной на приговор апелляции, 5 лет лагерей заменили тремя годами ссылки в Вологодскую область. Наверное, в какой-то мере сказалось боевое прошлое писателя. В 1918−21 гг. он командовал 345-й ротой 14-го полка Красной Армии. А до этого, в 1916 году, мобилизованный с третьего курса Киевской духовной академии, по ускоренной, 4-месячной программе, закончил школу прапорщиков и был направлен в 94-й Енисейский полк Действующей армии.
Но, думаю, для Андрея Мрыя, который так до конца своих дней и не смог вернуться в родную для него Белоруссию, это было слабым утешением. После ссылки, которую он отбывал в г. Вельск (ныне Архангельская область), работая там бухгалтером в леспромхозе, его направили на поселение в Мурманск, куда он прибыл в начале 1938 г. Два с половиной года работы учителем литературы в средней школе, и 2 июня 1940 г. — новый арест, в ходе которого были изъяты все написанные им в ссылке произведения: роман «Живой дом», повести и новеллы, так и затерявшиеся где-то в архивах НКВД.
13 августа 1940 г. Андрей Мрый был осужден на 5 лет лишения свободы и этапирован в Усть-Вымский лагерь НКВД Коми АССР. Но через два с половиной года — 1 марта 1943-го, освидетельствованием, проведенным медицинской комиссией, он признан инвалидом, вследствие чего 23 сентября 1943 г. освобожден и отправлен умирать по месту жительства. До Мурманска Андрей Мрый не доехал. Он умер 8 октября 1943 г. где-то в Мурманской области. По иной версии — убит в поезде рецидивистами.
Но это всё о писателе. А хотелось бы, хоть немного, о его романе. И о том, почему его сравнивают с «Двенадцатью стульями» Ильфа и Петрова.
Как я уже говорил, первое, что объединяет эти произведения — время. Как время их написания, конец 20-х годов прошлого века, так и время, в котором разворачиваются действия романов. Соответственно, уже оно порождает сходство обстоятельств, мотивации, языка и, в конечном итоге, самих героев.
Может быть, поэтому Самсон в чем-то напоминает голубого воришку Альхена из «Двенадцати стульев». Да, вполне возможно, что Шепелевка достаточно далеко от Старгорода, но первый, так же как и второй, краснеет и стыдится своих, зачастую отнюдь не крестьянских, мужицких желаний. Что, впрочем, не мешает им обоим настойчиво продвигаться по тому пути, который, как они считают (и небезосновательно!), приблизит их к реализации этих желаний.
Но Альхен — это ещё полдела. Полное же дело (или, правильнее, совпадение по многим параметрам) у Самсона с главным героем «Двенадцати стульев» — сыном турецко-подданного и великим комбинатором Остапом Бендером. Оба они активны, предприимчивы и неистощимы на выдумки или великих комбинаций (как второй), или мероприятий в деле повышения культуры (как первый). Хотя, конечно, есть между ними и различия.
Если Остапом любимы деньги, то по поводу подобной страсти Самсона — большой вопрос. Похоже, что со значительно большим пиететом он относится к тому статусу, который наделяет его как «современного человека» правом изменять всё и вся вокруг. А со статусом всегда и везде расставаться значительно труднее, чем с теми же «бразильскими мечтами».
Поэтому Остап совершенно спокойно входит в предстоящие покорению им города в штиблетах на босу ногу, а вот Самсон, выезжая из отчего дома в Шепелевку, грузит целый воз «причиндалья»:
«Две шубы, …шинелька очень даже пролетарского покроя, прострелена в нескольких местах; происхождение этих дыр я хорошо знал и всем говорил, что пули белогвардейской сволочи прострелили ее на деникинском фронте. …пальто доимпериалистической эпохи … много штанов: галифе различных цветов и фасонов, рейтузы, клёши, шаровары и даже белорусские подштанники…».
И это не просто «причиндалье». Это определенный символ респектабельности «современного человека», который, по образному выражению известного современного белорусского журналиста Ольгерда Бахаревича,
Ну, и ещё один элемент, объединяющий и «Записки», и «Стулья» — это… Язык! Канцеляризмы, штампы, советский новояз: всего этого в обоих произведениях — более чем. Причем персонажи и Мрыя, и Ильфа и Петрова так органично и непринужденно на нем говорят, что складывается впечатление, будто какого иного языка, который мы привыкли называть великим и могучим, они просто-напросто не знают. В самом деле, не могли же они его забыть за те десять лет, что отделяют их от краха империи? Но… Что есть, то есть.
Правда, чтобы в этом убедиться, надо раскрыть томик «Записок» и прочитать их. Сделать это несложно. Роман Мрыя — не очень большой и совсем не толстый. Проблема — в другом. Мрый — классик белорусской литературы. Само собою, он писал на родном для него языке. А перевода романа на русский — пока нет.
Но я перевел кое-что. Немного совсем. Но, надеюсь, и того, что есть (см. ниже, в комментариях), будет достаточно, чтобы сформировать какое-то представление о языке произведения, характере его главного героя и тех абсурдных мероприятиях, которые он старательно претворял в жизнь…