Обычно к концу пятого курса начиналась лихорадка — кто замуж срочно выходил, кто добывал на себя требование с желаемого предприятия, а кто запасался справками о родителях, требующих неотлучного присмотра. Остальные ехали куда скажут и там бедовали, стараясь получить «открепление», что часто и удавалось. Если оказывалось, что присланный молодой специалист на том предприятии вовсе и не нужен и для них он — одна забота и хлопоты: куда его деть, к какому делу приставить, чтобы он ничего не напортил и под ногами не путался?
Вот и мне хоть и удалось избежать работы в школе, но все же совсем без преподавания я не осталась. Получила распределение не в район куда-нибудь, а прямо-таки в Одессе: преподавать математику в ПТУ. Хотя у нас преподавание было отнюдь не главной специальностью, педагогику мы проходили очень обзорно, для галочки, ведь главная наша специализация была — классическая математика. У меня, например, был диплом по теории чисел — весьма, весьма далекая от преподавания в школе умственная материя. А ПТУ оказалось «металлическим».
Вот сейчас правдолюбцы и поучатели скажут: ага, государство ее учило, учило, а она не хотела долг отдать и трудиться там, где она нужна! Дело в том, что мы, выпускники университета, в том ПТУ совершенно не были нужны. Никто нам не был рад: у них были свои учителя, опытные в обращении с тем специфическим контингентом, они сидели на насиженном месте и совершенно не жаждали делиться с нами урочными часами и ставками. Но им сказали: надо. И нам сказали: надо. Кому надо? Надо, и все. Положено, вот и идите куда положено. И мы пошли.
ПТУ — это даже не школа, это профессионально-техническое училище. Были разные — хуже, лучше. Зависело от специальности. Мне досталось из худших: там готовили токарей на завод, и школы спихивали туда всех, кого до 8 класса включительно не удалось научить читать и писать.
Думаете, я опять очерняю? Ничего подобного. Несколько парней у меня в классах в самом деле не умели писать. Читать, наверное, тоже не умели — они не пробовали. Я уж не говорю о такой высшей математике, как таблица умножения… Ну не знали они ее! А уж насчет отрицательных чисел и заикаться не стоило… А в программе обучения оных молодых порослей у меня на минуточку значилось: производная. Интеграл. Стереометрия. Не я же им такую программу выдумала — академик Колмогоров постарался. Он там у себя в академии наук никогда живого петеушника не видел, и думал, что все дети такие, как в физико-математической школе при МГУ.
Им бы, конечно, если их научить писать и считать, можно было кое-что преподать — живую, практическую математику, которая была бы понятна и могла бы им пригодиться: нормальную простую геометрию, нормальные задачи про три трубы и купца с метрами ткани. Но не было этого, а было восемнадцать теорем про взаимное расположение прямой и плоскости, двух плоскостей и прямой, двух прямых и одной плоскости — то есть совершенно мертвый, ненужный и поэтому непостижимый для них материал…
Да и багаж, вынесенный ими из школы, был ужасен. Мало того, что их там ничему не научили, но они были там париями, изгоями и мальчиками для битья. Их в школах постоянно клевали, шпыняли и ругали за то, что не смогли ни научить, ни заинтересовать, им внушили ненависть к учебе, им твердили что они тупы, их пугали этим самым ПТУ, и в конце концов туда и выбросили. Как брак. Какое у них могло быть отношение к учебе в ПТУ, сами подумайте? Не бином Ньютона догадаться.
Понятно, что отношение к учебе у будущих токарей и слесарей было однозначное: «зуда». Ну не нужно им оно! Им и занятия по профессии-то не сильно были нужны, а уж эти ваши математики, физики… литературы всякие… Все равно ж тройку поставите, — говорили они спокойно. А и верно, поставим — ведь образование-то у нас всеобщее, выгонять из ПТУ некуда, оттуда было только два пути — на завод или в тюрьму (колонию). В колонию вроде бы не за что, а на завод они и так попадут, учись-не учись. Они и не учились.
Они в самом деле не знали таблицу умножения, а деление в столбик было вообще непредставимо. И тут я — с производной и интегралом. Ну? Естественно, у меня ничего не получалось, да и не могло получиться. Постепенно я осмотрелась: а что делают другие, опытные учителя? Все как-то выходили из положения. У кого-то в кабинете стоял телевизор — будете сидеть тихо, включу футбол… Кто-то давал им выучить наизусть какие-то понятные фрагменты. Кто-то еще как-то занимал. Но в математике нет ничего, что надо было бы выучить наизусть, а телевизора в кабинете у меня не было. Фокусы показывать я тоже не умею.
Отклонение от программы было совершенно запрещено, и мои попытки изменить хоть что-то в этой страшной программе привели к тому, что пришлось переписать весь школьный журнал за год — в соответствии с программой. То есть фактически нас заставили приписать уроки, которых не было, а иначе был бы феерический скандал… Отклонилась от программы я невольно: с половины уроков-то этих ребяток забирали на разные хозработы. А в оставшейся половине я пыталась им что-то упрощенное втолковать. И в журнале писала все, как было. А надо было писать как надо: будто все уроки были, в том числе и те, которых не было. И что они прошли и выучили то, чего не проходили и не выучили — чего я по молодости не сразу осознала. Но мне убедительно объяснили.
Нет, что-то я, конечно, заставляла их записывать, что-то потихоньку решать, объясняла… задавала какие-то понятные им задачи. Как-то существовала. В основном они, конечно тихо (или не тихо) бездельничали, что не шло на пользу ни им, ни мне. Например, они разрисовывали парты, а меня за это гнобила завучиха. «Раз они рисуют, значит им нечего делать на уроке» — бранилась она. Конечно нечего — ведь им вчера сказали, что будет труд, а сегодня вдруг поставили математику. Тетрадей и учебников у них, естественно, с собой нет — я им что-то рассказываю, а они парты пачкают… Так продолжалось до тех пор, пока проверяющий из городского управления не заглянул в ее собственный кабинет, где и обнаружил на парте рельефно вырезанное ножичком высокохудожественное панно, в мелких деталях изображавшее половой акт между вороной и обезьяной. Был шумный скандал, но от меня она отцепилась.
Как-то я наткнулась на пачку проверенных контрольных по физике. Физик тоже попал туда по распределению, молодой, неглупый. Тема контрольной была — путь и перемещение. Я представила себе, сколько раз он объяснял им разницу, толковал — что такое путь и чем он отличается от перемещения. Во всех листках без исключения было слово в слово одинаково написано: путь — это когда кто-то куда-то идет, а перемещение это например с места на место передвинули стуло. Вот так вот это стуло и фигурировало решительно во всех контрольных…
Иногда к нам заглядывали родители и спрашивали, как дела. Желание пожаловаться на отдельных дебоширов и нарушителей у меня было — хулиганили они изрядно. Но сила этого желания была пропорциональна квадрату расстояния до родителя — от них настолько благоухало сивушными маслами, что когда они приближались, хотелось запустить в них соленым огурцом и убежать. А не вести педагогические беседы. Или не поймет ничего этот родитель, или поймет да еще убьет парнишку… некому было жаловаться.
Вот так мы с ними год и мучались, как-то существовали, как-то мирились. Им нужна была тройка в табеле, мне — отработать и уйти. Больше я педагогом не работала, и это счастье и для меня и для человечества.
_____________________________________________________________________
Примечание для особо горячих голов:
это не диссертация по состоянию профтехобразования в СССР, здесь говорится об одном отдельно взятом слесарном ПТУ конкретно в 1980 году.
Если у кого-то все было иначе и он точно знает, что было не так и как именно не так — пишите заметочки, пишите, мы почитаем.
Из множества маленьких фрагментиков и складывается большая мозаика истории.