Естественным на каком-то этапе почти для каждого человека является вопрос: а зачем вся эта жизнь? Кому это надо? Все равно все закончится в свое время, тогда зачем сейчас эти переживания, стремления, падения и взлеты — и снова падения?
Кто-то гасит все в себе — слишком неконструктивный подход может привести к депрессии. Кто-то пишет стихи или прозу. Художники пишут картины. Они выработали и язык, и стиль полотен, напоминающих о бренности жизни.
Стиль этот называется vanitas. Было время, когда почти каждый художник так или иначе касался этого стиля. Кто-то использовал в картинах только отдельные элементы, кто-то насыщал этими элементами все полотно.
Черепа, гниющие или червивые фрукты, погасшая, но еще дымящаяся свеча, часы (для наглядности — песочные, как бы показывающие, что время кончается) — практически стандартный набор для таких картин.
Как истолковать нарисованное художником? Нет ответа. Можно только удивляться замысловатости таких сюжетов. Один из самых затейливых натюрмортов vanitas написал Давид Бейли (David Bailly).
Давид Бейли (1584−1657) — уроженец Лейдена, учился у своего отца, затем у Якоба де Гейна. Путешествовал по Германии, по Италии. Его кисть получила признание, он работал для нескольких королевских и княжеских дворов Европы.
Картина vanitas представляет его как превосходного мастера — настолько разнообразны предметы, которыми он заполнил полотно. Некоторые из них — бесспорно определяют жанр картины, некоторые заставляют гадать: почему они здесь оказались и каково их скрытое значение.
Давид держит в руках свой автопортрет того времени, когда написано это полотно (ему 67 лет). Но в то же время он как бы «уходит в прошлое», написав себя молодого. «Все проходит!»
Здесь же на столе — другие символы бренности: летающие мыльные пузыри, череп, дымящаяся свеча, увядающие пионы на столе и в вазе, прижатый книгой листок с надписью о чем-то суетном, песочные часы.
Но не может человек напрочь оторваться от своего мира, пока он еще на этом свете! Здесь все, чем он живет. В его руке — муштабель, его рабочий инструмент. На столе — флейта, на стене — копия с чьей-то картины «Лютнист». Под картинкой — палитра (правда, девственно чистая).
Женский портрет — это может быть возлюбленная, а может, и мать художника. Две статуэтки: бюст девушки и связанный пленник. Есть и бокал с вином, и упавший бокал, золотые монеты и серебряная цепочка, коралловые или жемчужные бусы.
Лицо молодого художника серьезное, но не задумчиво-траурное. А с портрета пожилого смотрят глаза повидавшего жизнь успешного человека. Успешность подчеркивается еще и тем, что на втором портрете яркое платье цвета бордо, а на первом — совсем темное.
Если отвлечься от символики, то обилие предметов служит как бы рекламой возможностей художника. Зачем ему это было нужно? Быть может, он почувствовал потерю популярности и решил показать, на что еще способен?
Так что с одной стороны — «помни о смерти», «суета сует — все суета», а с другой — «да здравствует жизнь!».
Натюрморт Франциска Гисбрехта попроще: череп, нечто вроде мандолины, труба, ноты, старая бумага с восковой печатью, глобус. Запустение. Был человек, музыкант, читал книги, изучал мир, путешествовал (наверное) — и что сейчас? Все окутала паутина, «прекратилось значение вещей».
У Симона Ренара де Сан Андре почти то же самое, только добавились монеты, пенсне, увядающие цветы, часы с почти вытекшим песком и большая берцовая кость рядом с черепом. Да еще игральные кости — символ случайности в жизни. Стоящая за всеми этими предметами книга раскрыта на главе «Гробницы».
Адриан ван Утрехтский написал букет цветов, которые начали опадать, карманные часы (веяние прогресса!), два стеклянных бокала, два кубка, один из которых лежит. Монеты, золотая цепь, жемчужное ожерелье…
Хендрик Андриензун: почти то же самое, только вместо свечи — тлеющий масляный светильник. И зубов у черепа поменьше.
Натюрморт Питера Класа кажется примитивным, хотя с концептуальной точки зрения он ближе к идее бренности всего земного: «Мы нагими приходим в этот мир, нагими уходим отсюда».
Трагические нотки в творчестве художников (в широком смысле слова, в том числе у писателей, поэтов и всех остальных служителей муз) были всегда. Видимо, и будут всегда. И только потому, что у них несколько отрешенный взгляд на действительность. Жанр этот живет до сих пор. Правда, в траур вплетаются радужные краски и современный быт: электронные часы, пластиковые стаканчики для питья, телефоны и прочая.
А что касается самого существа вопроса, проходит всё, а сами картины vanitas — свидетельство жизни их творцов, иногда даже очень неплохой, — остаются потомкам.