Справа от зрителя — два беседующих посетителя, в руках одного — трубка, у другого — кувшин с зельем. Позади этой пары — три персонажа, с нешуточным интересом наблюдающих за парой на ступеньках.
Шляпа на полу, опрокинутая кружка, какое-то выражение дикого отчаяния на лице и рука под подолом соседки… Ну, полное отсутствие куртуазности, сразу быка за рога (или как там еще?)! Невероятный натиск, наткнувшийся на такое же невероятное сопротивление: она отталкивает его руку и тянет за волосы. Может, именно поэтому на лице ухажера такое выражение?
Его порыв был стремителен — кружка опрокинулась от неосторожного движения, ее содержимое еще льется на пол.
Чего вдруг он так дернулся? Вероятнее всего, хмель ударил в голову, и он потерял ощущение реальности. Судя по виду этой женщины, она не из потаскушек. Скорее, она — хозяйка заведения (или жена хозяина), которая присела к опьяневшему посетителю, чтобы успокоить. А тот…
Зрителям — только подавай: бесплатное представление! Им очень интересно знать, чем это все закончится? Поскольку не видно обнаженных ножей, можно предположить, что конфликт закончился мирно и вся компания продолжила свои обычные занятия.
Позабавились — пришло время подкрепиться. Повар печет блины: над открытым огнем — треножник, в руках — сковорода, чуть позади — посудина с тестом. Рабочие инструменты — лопатки — торчат из носка. На заднем плане — едоки возле горки блинов, чуть ближе к зрителю девочка ест какую-то похлебку, которая льется с ложки на пол.
А вот еще аналогичная сценка, только теперь блины печет повариха.
Позади нее — посетители за столом, они пьют и ухаживают: кавалер своей даме даже заботливо открывает рот (или пытается одарить ее поцелуем?).
На столе — краюха хлеба. Но народ ждет блинов: красный берет даже кричит что-то стряпухе. А повариха только что разогрела сковороду, на ней еще тают кусочки жира…
На стенке — белое пятно. Это — рисунок совы или филина (не исключено, что это рисовал Адриан Браувер).
На заднем плане справа — уходят гости. Самого пьяного с двух сторон поддерживают, чтобы не упал.
На этой картине — трапеза побогаче. Остатки пиршества — головы барана и свиньи, кот на переднем плане гложет кости. «Красная шапочка» сладко спит в обнимку с полуразвалившейся бочкой (в его шапочке торчит какой-то непонятный предмет, обычно на этом месте бывает курительная трубка). Народ продолжает гулять: в руках стеклянные бокалы, справа — бутыль.
Персона в центре картины с бутылкой — музыкант, в его колпаке торчит флейта.
На этой картине — соревнование по выпивке. Естественно, победил самый толстый: у него безразмерный живот.
А вот компания собралась покурить. Видимо, в то время курение было как бы клубным занятием. Похоже, что эти люди рангом чуть повыше: аккуратная одежда, более вменяемые лица. И даже белые манжеты и воротник (автопортрет?).
Способы курения были, видимо, разные: на полу валяются белые цилиндрики, похожие на самокрутки. То же самое в руках правого курильщика. А вот персонаж слева, видимо, затянулся из трубки и теперь выпускает дым через свою правую ноздрю.
Здесь курильщик прикуривает от горшка с углями. Сидящий слева от него человек занимается табаком. Возможно, он его только что истолок (слева от него — ступка) и сейчас отделяет грубые стебли от остальной массы.
Но вот человек «сыт, пьян и нос в табаке», пришло время музыки и романтики. Бравый кавалер с лютней — в гостях у своей зазнобы, видимо, принес с собой закуску (на полу валяются устричные раковины). Вот чье питье — кувшин — непонятно. Но это и неважно: у них хорошее настроение, они веселы и довольны жизнью.
Иногда случаются неприятности — то заноза в ноге, то нарыв на плече, то зуб заболел. Кто приходит на помощь? Цирюльник, парикмахер, он же и лекарь, и аптекарь.
Вот его «приемная». На видном месте, на полке около двери стоит символ лекаря — череп.
На переднем плане — хозяин, цирюльник возится с ногой страдальца. В дверях стоит очередной посетитель. В дальнем углу помощник (или компаньон) занят зубом пациента. Обстановка (по нынешним понятиям) абсолютно антисанитарная: земляной пол, на переднем плане — метла. Да и врачеватели одеты в те же одежды, в которых они ходят в кабаки.
Здоровье поправили — можно снова пить и гулять. Очередная сцена в кабаке: мамочка упилась и уснула. И папочка, который сидит позади, тоже вот вот упадет. И дела им нет до того, что ребенок чего-то просит.
Это — мирное завершение пьянки. Но чаще за вином идут карты с поножовщиной. Того и гляди, они перережут друг друга.
Кроме таких «забав», были и какие-то другие повседневные дела. Художник оставил нам пару полотен, посвященных быту вне стен кабака.
«Неприятная обязанность»: такая тоска на лице этого немолодого мужчины. Трудно сказать — это отец или дед. Видимо, что-то случилось с мамой младенца (скорее всего, нездорова), что и вынудило его к непривычным действиям. Сзади — бабушка, которая уже не в состоянии сделать это сама (дитё слишком тяжело для нее), но еще может давать советы, что она и делает.
Еще одна картинка — «Школа». Учительница ведет урок чтения (ни бумаги, ни карандашей, ни грифельных досок). Инструмент воспитания в ее руках — палка.
Мальчиков и девочек можно отличить по головным уборам: на мальчиках — шляпы и колпаки, на девочках — платки и чепцы.
Чьи это были дети? Судя по одежде — явно не высокого класса (не дворяне, не чиновники, не клирики, не военные). Вероятнее всего, это были дети ремесленников, которым надо было продолжать дело родителей или помогать им вести дела. И школа, скорее всего, была цеховой, цех оплачивал и учителя, и расходы на содержание помещения.
Что подвигло художника писать такие полотна? Ясно, что в большинстве случаев он был непосредственным участником событий (и пьянства, и курения, и лечения, и драк), а вот в случае со школой? Может быть, он водил туда своих племянников или племянниц?
В любом случае, на этих картинах — жизнь едва ли не самого низкого слоя общества в 17 веке.
Адриан Браувер был очень талантлив. Его судьба сложилась так, что он как бы выпал из обоймы художников, имевших постоянные заказы (возможно, из-за склонности к пьянству). Его высоко ценил Рубенс — в посмертной описи его наследства значились 17 полотен Браувера. И кто знает, если бы не пристрастное отношение Рубенса к Адриану, сохранились ли бы его картины до наших дней? И узнали ли бы мы о непарадной стороне жизни 17 века?