И зажарить его на костре возле пещеры. Потом присесть в соседних кустиках. И всем хорошо. Даже кустикам — их, хоть и помяли, но зато удобрили.
Позднее, уже в следующую эпоху, — вышел из дома, пошел в огород, выдернул несколько морковок/репок, обмыл или обтряс от земли — и съел. Или отнес на кухню и сварил или запек — а потом все равно съел. С аппетитом.
В городе такое не проходит. Надо пойти в магазин, купить провиант — и только тогда можно его приготовить и съесть.
В наше время, в эпоху рефрижераторов, консервов и разнообразных способов сохранения продуктов (сушеных, соленых, копченых так или этак, пастеризованных, запечатанных под вакуумом или под давлением в инертной атмосфере), — проблема только в том, чтобы довезти груз от места переработки до магазина.
Раньше было совсем не так. Аргентина, выращивавшая на просторах своих пампасов огромные стада коров, не могла продавать свежее мясо наиболее выгодным потребителям — в Европу и в США. (Ну, разве что соседям, но у них с мясом дела обстояли почти так же хорошо.) До потребителя в Америке или в Европе можно было доставить или солонину (а это — совсем не то), или вяленое-сушеное-копченое мясо… Иначе при долгой транспортировке мясо просто портилось. И лишь с появлением рефрижераторного оборудования аргентинское мясо смогло пойти за рубеж.
В конце XIX века жил в Петербурге писатель
Петербург — город, расположенный на очень неудобном месте. Тут ни животноводства, ни хлебных полей, ни… Да ничего тут до построения города не было — только «приют убогого чухонца». Вдобавок по осени — периодические наводнения.
С самого момента начала строительства город был полностью зависим от подвоза провианта «из России». Прошло время, город развил вокруг себя огородничество. Благо, органические удобрения сам город производил… и очень много. Проблема овощей для Петербурга была таким образом решена.
Рыбу можно было поймать и в Финском заливе, в Неве и — тем более — на Ладоге.
А вот хлеб, различные крупы, мясо и фрукты… Все это надо было привозить.
Поскольку Петербург стоит на Неве, проблему подвозки хлеба из центральной России решал водный транспорт. Хлеборобный юг вез зерно по Волге, далее по различным каналам и — через Петербург на продажу в Европу. Заодно питая и Петербург. Огромные (для того времени) баржи с зерном по Волге вначале тащили бурлаки (несмотря на жалостные картины художников-передвижников, это был весьма выгодный труд для крепких мужиков), потом паровые буксиры.
Огромные стада крупного рогатого скота скупались купцами на южных землях России, особенно массово — на Дону и у калмыков, грузились в специальные вагоны для скота — и привозились на скотобойни Петербурга, чтобы местным жителям было что поесть.
Из лесов Севера, с Вологодчины, из-под Архангельска, из Олонецкой и Вятской губерний зимними обозами в санях привозились пойманная замороженная «убоина», тетерева и прочая лесная птица, добытая охотниками в бескрайних русских лесах. (Про поток оттуда, с Севера, в Петербург и через Петербург в Европу меховых шкурок не пишу — тут про «еду».)
С берегов Волги тянулись обозы с икрой и уже солеными или копчеными деликатесными рыбами, которых было не поймать в Неве или на Ладоге.
То ли дело теперь… Забитый и разделанный в Индии буйвол, сразу же замороженный ниже температуры -20 градусов, может спокойно проехать в судне-рефрижираторе через полмира, приехать в Польшу, сменить этикетку на упаковке с «буйволятина индийская» на «говядина польская» — и поехать далее, уже в грузовике-рефрижираторе в Россию, к потребителю.
Рыба, выловленная в антарктических водах, спокойно лежит, замороженая в судне-рефрижираторе, месяцы — пока не доедет до порта прибытия, где ее начнут обрабатывать. А уж выловленная в Охотском море сайра, попавшая тут же в банки под названием «Сайра дальневосточная», и вовсе может ехать к конечному потребителю малым ходом месяцы и месяцы.