Об этом хорошо написал В. Белинский: «Народно-фантастическое так чудно сливается в художественном воспроизведении с народным — действительным, что оба эти элемента образуют собою конкретную поэтическую действительность, в которой никак не узнаешь, что в ней быль и что сказка, но всё поневоле принимаешь за быль».
К тому же в «Вечерах…» мы можем встретить повести, где нет вообще ничего фантастического. Так оказываются ложными страхи перед «красной свиткой» в «Сорочинской ярмарке». А в повести «Иван Федорович Шпонька и его тетушка» единственной фантасмагорией является сон Шпоньки перед женитьбой (этот блестящий бредовый абсурд мы встретим у Гоголя ещё не раз — взять, хотя бы, «Записки сумасшедшего»).
«Иван Федорович Шпонька и его тетушка»:
«…То вдруг он прыгал на одной ноге, а тетушка, глядя на него, говорила с важным видом: «Да, ты должен прыгать, потому что ты теперь уже женатый человек». Он к ней — но тетушка уже не тетушка, а колокольня. И чувствует, что его кто-то тащит веревкою на колокольню. «Кто это тащит меня?» — жалобно проговорил Иван Федорович. «Это я, жена твоя, тащу тебя, потому что ты колокол». — «Нет, я не колокол, я Иван Федорович!» — кричал он. «Да, ты колокол», — говорил, проходя мимо, полковник П*** пехотного полка. То вдруг снилось ему, что жена вовсе не человек, а какая-то шерстяная материя; что он в Могилеве приходит в лавку к купцу. «Какой прикажете материи? — говорит купец. — Вы возьмите жены, это самая модная материя! очень добротная! из нее все теперь шьют себе сюртуки». Купец меряет и режет жену. Иван Федорович берет под мышку, идет к жиду, портному. «Нет, — говорит жид, — это дурная материя! Из нее никто не шьет себе сюртука…»
Конечно же, первое, что производит впечатление на читателя «Вечеров…», это полнокровный блестящий жизнерадостный юмор писателя. Казалось бы, уже энное количество раз перечитываешь эту книгу, а всё равно — где-нибудь так и прыснешь со смеху.
«Сорочинская ярмарка»:
«Господи боже мой, за что такая напасть на нас грешных! и так много всякой дряни на свете, а ты еще и жинок наплодил!»
«Майская ночь»:
«- …Чуть только ночь, мертвец и тащится. Сядет верхом на трубу, проклятый, и галушку держит в зубах. Днем все покойно, и слуху нет про него; а только станет примеркать — погляди на крышу, уже и оседлал, собачий сын, трубу.
— И галушка в зубах?
— И галушка в зубах».
«Ночь перед Рождеством»:
«- У вас кочерга, видно, железная! — сказал после небольшого молчания ткач, почесывая спину. — Моя жинка купила прошлый год на ярмарке кочергу, дала пивкопы, — та ничего… не больно».
Однако уже критик В. Белинский возмущался, что многие видят в произведениях Гоголя лишь юмор и не замечают грустных и лирических ноток. Он писал: «Комизм отнюдь не есть господствующая и перевешивающая стихия его таланта. Его талант состоит в удивительной верности изображения жизни в ее неуловимо-разнообразных проявлениях».
Н. Гоголь «Авторская исповедь»:
«Причина той весёлости, которую заметили в первых сочинениях моих, показавшихся в печати, заключалась в некоторой душевной потребности. На меня находили припадки тоски, мне самому необъяснимой, которая происходила, может быть, от моего болезненного состояния. Чтобы развлекать себя самого, я придумывал себе всё смешное, что только мог выдумать. Выдумывал целиком смешные лица и характеры, поставлял их мысленно в самые смешные положения, вовсе не заботясь о том, зачем это, для чего и кому из этого выйдет какая польза. Молодость, во время которой не приходят на ум никакие вопросы, подталкивала».
Расставшись со стихотворным жанром, Гоголь перенёс поэзию в прозу.
Уже в «Вечерах…» мы можем увидеть знаменитые «лирические зарисовки и отступления» Гоголя. Не все читали «Страшную месть», но все слышали строки: «Чуден Днепр при тихой погоде, когда вольно и плавно мчит сквозь леса и горы полные воды свои. …Редкая птица долетит до середины Днепра».
Посмотрите, как грустно звучит концовка «Сорочинской ярмарки» — одной из самых весёлых повестей писателя:
«Смычок умирал, слабея и теряя неясные звуки в пустоте воздуха. Еще слышалось где-то топанье, что-то похожее на ропот отдаленного моря, и скоро все стало пусто и глухо.
Не так ли и радость, прекрасная и непостоянная гостья, улетает от нас, и напрасно одинокий звук думает выразить веселье? В собственном эхе слышит уже он грусть и пустыню и димо внемлет ему. Не так ли резвые други бурной и вольной юности, поодиночке, один за другим, теряются по свету и оставляют, наконец, одного старинного брата их? Скучно оставленному! И тяжело и грустно становится сердцу, и нечем помочь ему»
Ну, а в самых жутких повестях Гоголя — «Вечер накануне Ивана Купала» и «Страшная месть» — комичное практически отсутствует.
«Вечер накануне Ивана Купала»:
«Остолбенел Петро. Малость, отрезать ни за что ни про что человеку голову, да еще и безвинному ребенку!
…Червонцы, дорогие камни, в сундуках, в котлах, грудами были навалены под тем самым местом, где они стояли. Глаза его загорелись… ум помутился… Как безумный, ухватился он за нож, и безвинная кровь брызнула ему в очи… Дьявольский хохот загремел со всех сторон. Безобразные чудища стаями скакали перед ним. Ведьма, вцепившись руками в обезглавленный труп, как волк, пила из него кровь… Все пошло кругом в голове его! Собравши все силы, бросился бежать он. Все покрылось перед ним красным цветом. Деревья, все в крови, казалось, горели и стонали. Небо, распалившись, дрожало… Огненные пятна, что молнии, мерещились в его глазах».
Видимо, Гоголю ещё перед публикацией «Вечеров…» не раз указывали на «цветистость» слога и излишнюю отвлечённость отдельных отрывков. По черновым записям видно, как сильно сокращал писатель свои первоначальные тексты.
Ср. отрывки из «Сорочинской ярмарки» в ранней редакции:
«Усталое солнце уходило от мира, и спокойно пропылав свой полдень и утро, день и пленительно, и грустно, и ярко румянился, как щеки прекрасной жертвы неумолимого недуга в торжественную минуту ее отлета на небо»;
и поздней:
«Усталое солнце уходило от мира, спокойно пропылав свой полдень и утро; и угасающий день пленительно и ярко румянился».
Сокращались не только лирические отступления, но и целые сцены. Так из первого варианта «Пропавшей грамоты» были убраны подробности путешествия козака из пекла и был отбракован (на мой взгляд весьма удачный) кусок (после слов
«-Только раз как-то случилось — был он навеселе. Гостей было вдоволь, варенухи и съестного и того больше. Слово за словом, дед и заикнулся про грамоту, как было она пропала, и начал уже было рассказывать… Только глядь невзначай вверх на полку — горшки все понадували щеки, выпучили глаза и такие стали ему строить хари, что деда мороз подрал по коже и, уже не допросились его кончить. На другой же день дед все рассказал попу на исповеди и освятил все уголки и закоулки хаты. После чего уже не боялся говорить об этом встречному и поперечному. Хотя, видно, уже в наказание за то, что он не сделал этого прежде, бабе ровно через год, именно в то самое время, прилучилось такое диво, что танцуется ногам, да и только. За что ни примется, ноги затевают свое и вот так и дергает пуститься вприсядку»
Правки делал не только Гоголь, но и редакторы. В первую очередь, это относится к повести «Вечер накануне Ивана Купала», которая первой из сборника «Вечеров…» увидела свет в феврале-марте 1831 г. в журнале «Отечественные записки». Редактор журнала П. Свиньин так сильно очистил повесть от «просторечия», что Гоголь в следующем издании не только вернул первоначальный текст, но и не преминул вставить в начало повести пассаж в сторону редактора:
«Плюйте ж на голову тому, кто это напечатал! бреше, сучий москаль. Так ли я говорил? Що то вже, як у кого черт-ма клепки в голови! Слушайте, я вам расскажу ее сейчас».
Но оставалась ещё одна проблема. О ней уже в другой раз…