В очередной раз сошлись на том, что художник — халтурщик, фокусник и насмешник, арт-бизнес дурит людей, искусствоведы блюдут интересы цеха, но не трудового народа, говорят о чем-то непонятном.
Конечно, птичий язык искусствоведов — непонятнее, чем «Черный квадрат». Но как же все-таки с «Черным квадратом», «Зеленой полосой», прочим красным, синим, иной беспредметностью, которая не веселит душу, ничего не говорит уму, а только грузит комплексами трудовой народ?
Понять «Черный квадрат» народ пытается, но не может. «Черный квадрат» — это вам не высшая сила, определяющая и предопределяющая, распределяющая везенье и невезенье, карающая за несоблюдение ритуалов и милующая за сезонные голодовки. Понять и принять существование седобородого старца в небесах готов даже космонавт, в «Шаттле» летавший над небом золотым.
Но квадрат… Что толку говорить народу: мол, квадрат — не совсем черный, местами не черный, и даже не квадрат, а этакое нечто четвероугольное, с длинами сторон, высотами, углами и биссектрисами… Мудрость народная — от века, от земли. Не впарите, не оправдаетесь, господа! Народ хочет «Ужин трактористов». Где все очевидно. Почти фотография.
Вот трактор, вот тракторист, вот ужин. Вот помощник тракториста, вот посыльная из столовой, согласно штатному расписанию. Вот пашня — сколько там выработка в гектарах? Вот заходящее солнце красит нежным светом щеку тракториста и плечо его помощника, желто-розовыми бликами гуляет по спецодежде девицы. Вечерней прохладой веет от теней, густеющая синева небес съедает остатки солнечного тепла.
Глядя на картину, вы чувствуете уходящее тепло. То тепло, которое между дневной жарой и ночной свежестью. Тишину слышите — которая наступает вдруг, едва заглушен мотор.
От чего вам тепло — от нарисованных бликов невидимого солнца? Нет, мы точно знаем, что солнце есть: вне плоскости картины, за спиной зрителя его место. Оно не изображено, но оно есть. А блики — это не реальные следы солнечных лучей, а мазки краски. Но мы верим свидетельству художника, мы не будем совать по-буратиньи нос в этот бидон и отымать у тракториста его простой и сытный ужин.
Хотя мы знаем, как сладок этот ломоть хлеба, после длинного-то трудового дня в тракторе. Огромном пыльном тракторе, лязгающем всеми своими гусеницами и поршнями (что еще есть у этого стального коня?), источающем острый запах топлива, смазки. И к этим машинным ароматам мешаются запахи лета, луга, свежевспаханной земли. И мглистое небо несет от горизонта туман… Нет, вокруг нас — музейный зал, а это окошко в советскую деревню — картина. Это — изображение тракториста, его трактора и ужина, закатного солнца, вечера, трактора…
Но нас греет это закатное солнце! Информацию о том дает нам не осязание, а зрение. Мы видим золотистые блики, мы видим контраст сгущающейся синевы и ярких теплых мазков краски на белом халате, и этот контраст холодного и теплого уже дает нам ощущения.
Мы видим блики на лице девушки, видим мазки, которыми художник эти блики сделал — желтые, розовые, красные — мы ощущаем то же, что должна бы чувствовать девушка: природа погружается в холодную тьму, и только эти блики на краткий миг сохраняют тепло.
Отойдите от картины подальше. Счастье, если вы близоруки, — снимите очки (не везет линзеносцам). Смотрите на полотно: детали ушли, нет предметов, нет трактора, нет белого халата и бидона с молоком. Есть цвет и намек на формы. И живопись сообщает вам ту же информацию: контраст холодного и теплого, оттенки живого желто-розового и холодного ночного темно-синего. Вы по-прежнему можете ощущать то, что ощутили, разглядев картину в деталях.
Или уже не чувствуете? И вам, чтоб снова пережить ощущение сгущающейся темноты и островка света и жизни в той темноте, по-прежнему нужны желтые и красные мазки краски, изображение тракториста, трактора, девицы с бидоном?
Смею предположить, что для большинства достаточно цвета и формы, чтобы среагировать адекватно. Птицы певчие ведь оказываются на это способны? Чтоб не сожрать невкусную божью коровку, они среагируют на оранжевое с черными пятнышками.
Проблема лишь в том, что человеку дана возможность думать. Вот стоит он перед «Черным квадратом» (или «Зеленой полосой») и думает: «Ох, дурят меня. Дурят!» Тычет глазом в путеводитель, а там: «Зеленая полоса» — образец… И снова он — на эту «Полосу»… Нет, точно дурят. Вот ради того, чтоб сотню-две-три за билет в Картинную галерею содрать — и дурят.
Мешают человеку мысли. Впрочем, можно попробовать уйти на следующий уровень, подумать: почему я чувствую то, что чувствую, когда вижу эту картину? Эту вот, с трактористами, или ту, с пионерами, доярками-свинарками? Естественно, речь не о чувстве гордости за советскую Родину (хотя и такое бывает). Речь — о чувствах, вызываемых у вас не изображением костра, скажем, а цветами и формами, которые составляют это изображение.
Я взяла для анализа эталонный, учебниковый образец живописи. Не лучший, не худший, — тот, который знаком всем, кто отучился в школе хотя б первые три класса. И сделала это, чтоб показать на простейшем примере, как мы воспринимаем живопись. Как чувствуем ее.
Другая картинка из учебника — «Грачи прилетели». Высокое весеннее небо, тонкие линии ветвей, гроздья гнезд в кронах, ветшающий грязный снег — узнаете? Узнаете весну? А если б эти церковки не были выписаны с такой тщательностью? Если бы в изображении берез художник не был точен фотографически? Вы узнали б весну, останься на полотне тепло-голубое (художники не бросят в меня грязью за такое определение? Ну, синоптики поймут) с тонкими ломаными линиями, сгущающимися в пятна?
Поройтесь в памяти — наверняка найдутся там впечатления, подаренные тем или иным произведением живописи. Так вот, художники Малевич, Розанова, Родченко и прочие исследовали реальность, себя, свое восприятие этой реальности — и сообщили в своих полотнах итог. Их живопись — впечатление. Результат исследования реальности видимой, окружающей художника, наблюдаемой им, исследования своего зрительного опыта, работы своей души.
Попробуйте так же исследовать себя — почувствуйте, как на вас действуют цвет, форма. Может, тогда и с Малевичем легче пойдет?