Прошло 70 лет со времени одной из страшных трагедий в истории России — массовой депортации поволжских немцев в Сибирь и Казахстан. Большинства жертв этой государственной акции уже нет в живых: многие из них погибли еще в процессе депортации, в «трудармейских» концлагерях, «спецпоселениях». Они ушли из жизни зачастую обесчещенными, с позорным клеймом «фашистских диверсантов и шпионов». И в этой статье мне бы хотелось с помощью воспоминаний о случившемся, прежде всего, почтить светлую память этих невинных людей.
О депортации поволжских немцев долгое время замалчивалось, и мы знали о ней только благодаря рассказам очевидцев событий. Сегодня опубликованы законодательные акты, документы о депортации, свидетельства, воспоминания пострадавших, написано немало исторических трудов и литературных произведений. Но до сих пор в большинстве российских учебников по отечественной истории депортацию называют необходимым и вполне закономерным решением государственной власти, оставляя за кадром пережитые страдания и лишения немецкого народа.
На мой взгляд наиболее полно, ярко и достоверно описывает депортацию советских немцев политолог, общественный деятель Герхард Вольтер, умерший в 1998 г. Он в своей книге «Зона полного покоя» тщательно обобщает увиденное воочию во время переселения его семьи из Донбасса в Акмолинскую область в сентябре 1941 г., и услышанное о депортации от десятка своих соплеменников, а также дотошно излагает содержание депортационных актов. В итоге Вольтеру удается воссоздать целостную картину произошедшего.
Геноцид или нет?
Указ Президиума Верховного Совета СССР «О переселении немцев, проживающих в районах Поволжья» от 28 августа 1941 года не только ликвидировал Автономную Республику немцев Поволжья и положил начало всеобщей депортации немцев из АССР, но и, по мнению некоторых современных историков, привел к геноциду по национальному признаку. По крайней мере, согласно признакам, сформулированным в статье II «Конвенции о предупреждении преступления геноцида и наказании за него», принятой ООН 9.12.1948 г. и ратифицированной СССР
Однако оппоненты проводят в качестве аргумента аналогию с депортацией японских граждан в 1941—1942 гг. в США из западных штатов вглубь страны, и тем самым подводят к мысли, что ничего экстраординарного с российскими немцами, собственно говоря, не произошло. При этом, правда, обычно забывают отметить, что без вины виноватых американских японцев никто не лишал возможности вернуться в места прежнего проживания многие десятилетия после завершения Второй мировой войны и что, не в пример российским немцам, им давно и сполна возместили принесенные тогда тяготы.
Говорят много о пользе превентивных мер, и можно было бы с этим согласиться: во время войны не до сантиментов. Государственная безопасность требовала «перестраховки», и даже иллюзорная возможность того, что поволжские немцы окажут поддержку фашистским войскам вынудила власть применить столь суровые меры. Депортация не удивила ее современников — все помнили о репрессиях советской власти и регулярных «зачистках» врагов народа. Весь советский народ тяжело работал в тылу, перенес тяготы и лишения. Человеческая смерть стала нормой. Однако несправедливо до сих пор не говорить о фактах подъема патриотических сил среди немцев, пополнивших добровольно ряды народных ополченцев, отправляющихся на фронт. Более двух тысяч заявлений поступило от населения республики Поволжья в военкомат с просьбами о включении их в ряды красноармейцев.
Высказанное в литературе мнение, что депортация немцев Поволжья была актом слепой ярости и мести за поражения на фронте в первые месяцы войны, вряд ли имеет под собой основание, так как и после завершения войны депортация не была ни отменена, ни закончена. Не успели поволжские немцы прийти в себя на первоначальных местах выселения, как их принялись перебрасывать в другие районы, где условия жизни и труда были зачастую еще хуже. Так, в Казахстане депортированных немцев переселяли вглубь безжизненных степей, а из южных районов Сибири повторно выселяли на Крайний Север для использования на рыбных промыслах, где люди массово гибли, причем в основном это были немецкие старики, женщины, подростки, которые не попали в трудармию.
Скорее всего, после катастрофических поражений первых месяцев войны сталинский режим остро нуждался в образе мощного «внутреннего врага», на которого советские вожди могли взваливать вину за что угодно. Кроме этого, депортированные трудолюбивые немцы стали дармовой «рабсилой» для каторжных работ в азиатской части СССР. С начала 1942 г. в трудармию (по официальной терминологии — «рабочие колонны»), на тяжелый труд на стройках, лесоповале, промышленных предприятиях и шахтах, часто за колючей проволокой, была направлена основная часть российских немцев трудоспособного возраста. Вначале забирали депортированных немцев-мужчин, затем и немецких женщин. Число жертв трудармии точно неизвестно.
После завершения «трудармейской» эпопеи поволжские немцы еще 10 лет должны были жить в «зонах» спецпоселений, как правило, влача бедное существование под властью самодурства начальников спецкомендатур.
Поэтому, когда сегодня некоторые называют потомков поволжских немцев «крысами с тонущего корабля», которые сбежали во время перестройки в Германию, нужно поискать причины в истории нашей страны, прежде чем огульно делать выводы и оскорблять людей.
Депортация немцев самым губительным образом сказалась на всем народе и конкретно на каждом депортированном человеке, потому что всех советских немцев обвинили в «гражданской неблагонадежности», многие без вины виноватые погибли при транспортировке, проживании в новых условиях, на каторжных работах в трудармии, немецкие семьи лишились всего имущества, большинство потеряло родственные связи и не имело возможности даже говорить на родном языке.
Клеймо «фашист» преследовало депортированных немцев вплоть до 1960-х годов, до тех пор, пока с оскорбителей не начали брать штраф.
Официально российские власти признали депортацию одной из печальных страниц нашей истории только в лице
Руку поддержки бывшим гражданам протянула Германия — выделила деньги депортированным немцам и их детям, пригласила вернуться на историческую родину. И после открытия железного занавеса российские немцы приняли приглашение. Они испугались не перестройки, хотя всем известно, что хуже всего жить в эпоху перемен, а зачастую просто вспомнили все, что передавалось им тайком родителями.
Историческая память народа сохранила отрывочные, но яркие и эмоциональные воспоминания о глубокой трагедии российских немцев. Поэтому хочется известные всем слова преамбулы Конституции России немного переделать: «Мы, многострадальный народ Российской Федерации».
И просто в День национальной скорби — 28 августа, вспомнить о жертвах депортации: как о тех, кого уже нет, так и о тех, которые тоже будут отмечать эту дату. Вспомнить о российских немцах, которые пережили депортацию и нашли в себе силы поведать нам о том, как это было. Например, об известном писателе Викторе Клейне, умершем в 1975 г., который одним из первых осмелился написать о депортации немцев Поволжья в рассказе «Последний могильный холм»; о Вольдемаре Гердте, описавшем депортацию из Поволжья в поэме «Волга, колыбель наших надежд».
И закончить статью хочется стихотворением другого немецкого поэта, которому было всего четыре года во время депортации, Виктора Шнитке (из архива Кати Шнитке), сумевшего передать всю боль в рифме:
Мне дерево знакомо это с детства
без имени. Нет множества имен,
исчезнувших по прихоти времен
среди скитаний жизненных и бегства.
А многих я не знал. Что ж вы теперь
из сумрака зовете? Слишком поздно.
Я остаюсь. Мой путь — лишь мрак беззвездный
и поле мертвое, где сеет только смерть.