Киноведы до сих пор удивляются: как мог «проскочить» этот фильм в прокат в 1947-м? Петр Багров в «Новейшей истории отечественного кино» (том пятый, СПб, 2004), например, обращает внимание на то, что «главными носителями добра, кроме самой Золушки, были Король и Принц — первые положительные августейшие особы на советском экране».
Часто цитируют «Записную книжку» Евгения Львовича Шварца, состоявшего с Надеждой Николаевной Кошеверовой в тесной дружбе, о том, как собирались у нее для обсуждения сценария кусок за куском, и почти никогда не упоминают о письме режиссера сценаристу, в котором речь шла о необходимости переделок в тексте. А между тем, это письмо — очень характерная примета того времени.
Надежда Николаевна «тему переделок» определила следующим образом: «Вся вещь целиком должна нести в себе очень четкую и ясную мораль — советскую мораль, вложенную в уста наших положительных персонажей». В связи с этим высказывалось пожелание «дать Золушке больше возможности активно проявлять себя в труде», подчеркнув, что она занимается не подневольной работой, а осознает, что именно благодаря ей достигнет своей цели.
Отношения Принца и Золушки надо было выделить как пример для советской молодежи. При этом Принц должен отчетливо выражать, что любит избранницу не только за красоту, а также и за «кое-что другое». Кроме того, в его уста требовалось вложить «что-нибудь глубоко идеологическое».
Фею «из дамы, которая занимается в основном только линиями и модами, и сведением счетов с мачехой» предлагалось преобразовать в персонаж, весьма определенно указывающий на то, что награждать надо тружеников, благородных и честных. В то же время, Е. Шварцу попеняли за «разглагольствования» этой героини, которые «конечно, также надо сокращать».
Несколько моментов в сценарии Надежда Николаевна назвала подозрительными. Например, рассуждения Феи о том, что «мальчуганам полезно безнадежно влюбляться, они тогда начинают писать стихи». Кроме того, она высказала неудовольствие в связи с тем, что Король «говорит нечто весьма негалантное о своих собратьях — подозрительный мотивчик!». Министру танцев вообще надо было «почистить» лексику, убрав выражения «к черту», «болваны», дураки"
Сам Евгений Львович, отмечавший упрямый характер Н. Кошеверовой, все же признавал, что при должной аргументации оппонентом своей позиции она могла с ней согласиться. Таким образом, в ходе работы над сценарием фильма проходили темпераментные дискуссии, результаты которых мы можем лицезреть и ныне в старом добром фильме. А ведь и Е. Шварц был строг, он очень внимательно следил за тем, чтобы не было никакой актерской импровизации со сценарием.
Впрочем, вольности в этом он позволял Фаине Раневской. Она рассказывала, что сама придумала примерять перья перед зеркалом во время жалоб на тяготы судьбы, и когда сценарист увидел, то хохотнул и согласился. Зато Надежда Николаевна не позволила актрисе «блеснуть вокалом». Та попыталась исполнить «Соловья-пташечку», но мизансцена была безжалостно вырезана, что обидело Фаину Георгиевну довольно сильно: «Не так уж часто я пою в кино».
Режиссерская мысль Надежды Николаевны Кошеверовой обратилась к волшебным сюжетам после того, как был запрещен к показу ее фильм «Галя» о трудностях жизни ленинградцев во время советско-финской войны. А Евгений Львович Шварц не раз говаривал: «Уж лучше сказки писать. Правдоподобием не связан, а правды больше». И тут, что называется, ни прибавить, ни убавить. Дыхание времени.