Итак, она звалась «Любавой» и стоила приличных по тем временам денег — 190 рублей. Купив ее, я радовался. Конец «тирании» моей прежней машинки, у которой каретка то проскальзывала, то намертво застывала, и тогда буквы налезали одна на другую. Однако кое-какие «славные традиции» мое новое приобретение все же унаследовало от предшественницы: работать на «Любаве» можно было только заткнув уши специальными вкладышами. Назывались они «Беруши» и продавались в любой аптеке.
Инструкция к «Любаве» клятвенно уверяла, что машинка («машина пишущая портативная») позволяет печатать четыре экземпляра. Это оказалось полуправдой; четыре экземпляра выходили только на самой тонкой бумаге (знаменитая «рупь шестнадцать»), да и то последний получался «слепым». Но три она выдавала вполне исправно. Главное — не забывать регулярно менять копирку. Здесь существовала процедура, которую знал каждый печатающий. После трех напечатанных листов нижний, второй лист копирки, заменялся свежим, а сам он перекочевывал на место первого листа, скомканного и выброшенного в корзину.
Вместе с закладкой (так назывался «слоеный пирог» из чистых листов и проложенной между ними копирки) в манжетку (выравнивающую полоску бумаги) я вставлял еще один, дополнительный лист. На нем было, как и в известной песне, «в каждой строчке только точки». Этот лист служил мне счетчиком строк (иначе можно было «заработаться» и не заметить, как кончится закладка, и литеры пойдут шлепать по резиновому валику). Все строки были пронумерованы; предпоследняя выделялась синим цветом, а последняя — красным.
Хотя уже тогда я умел работать десятью пальцами, это не избавляло меня от опечаток. Помню грозное правило из самоучителя машинописи: «Страница, на которой обнаружится более пяти опечаток, подлежит повторному напечатанию». Правда, мои заказчики не были столь придирчивыми, хотя и они платили не только за перевод, но и за соответствующее оформление оного.
Корректирующие смеси тогда только-только появились и были, как водится, дефицитом. Однако печатающая братия не унывала; из белил ПВА и такого же клея получалась вполне приемлемая «мазилка» (требовалось лишь удачно подобрать пропорции). Потом дело еще больше упростилось: в канцелярских магазинах стали продаваться так называемые корректирующие шрифты. По сути — переводные картинки. Достаточно было приложить такой лист нужной буквой к месту опечатки, слегка потереть старым стержнем от шариковой ручки, и готово! Все получалось гораздо аккуратнее, чем замазывание и исправление от руки. У меня были свои «корректурные знаки», которые я карандашом ставил на полях каждого прочитанного листа. Естественно, потом эти знаки стирались мягкой резинкой.
Но без вписывания от руки мне было все равно не обойтись: иностранные имена, названия книг и журналов, объяснение «игры слов», когда для сравнения нужно было привести ту же фразу на английском. Может, кто-то усмехнется, но мне уже тогда хотелось добиться «компьютерного» оформления своих «машинописей», чтобы рукописные буквы были не просто втиснуты, а обладали бы еще и некоторой элегантностью. И тогда я придумал и сделал из плотного ватмана особую линейку. Деления на ней соответствовали ширине литер пишущей машинки (те, кто не представляет, как выглядел машинописный шрифт, выберите в шрифтах своего компьютера Courier New и напечатайте им несколько строчек). Прежде, чем печатать выполненную работу, я на отдельном листе выписывал все иностранные слова и фразы, потом с помощью линейки подсчитывал, сколько знаков они занимают, и при печати оставлял соответствующие пробелы. К сожалению, ни «файнлайнеров», ни масляных ручек тогда не было. Тушь на тонкой бумаге расползалась, поэтому приходилось хорошенько расписывать стержень с черной пастой, одновременно следя, чтобы он не мазал.
Скромные возможности пишущей машинки вызывали не уныние, а наоборот — стремление хоть как-то их расширить. Цветными фломастерами я подчеркивал заголовки и подзаголовки, ставил синие или оранжевые кружки (чем не «Маркированный список»!), печатал суженной колонкой цитаты, обводя их для большей наглядности цветными рамками.
И тем не менее, «просиживать днями» за машинкой я был не в состоянии. Мог лишь печатать на ней заранее написанное, ибо стук литерных рычагов мешал думать. Да и производительность, конечно же, была не та, что сейчас на компьютере. За день удавалось напечатать не более двадцати страниц. Невзирая на упражнения для рук, пальцы все равно болели, особенно мизинцы. Помню, как не раз я с остервенением защелкивал черный пластмассовый футляр и отправлял «Любаву» под стол.
А время шло. Мудрецы из IBM и Apple McIntosh продолжали совершенствовать неуклюжие компьютеры. Столь же неуклюжее словосочетание «персональная ЭВМ» незаметно сменилось на «персональный компьютер». И вряд ли кто-то еще пытался совершенствовать механические пишущие машинки, достигшие пределов своих возможностей (чего не скажешь о «Любаве» и других машинках советского производства). Их еще выпускали, как выпускали виниловые пластинки и бритвы с пружинным заводом. Но…
Но пишущие машинки оказались долговечнее тех же пейджеров. И есть люди, которые до сих пор предпочитают их компьютерам. Одного такого человека я видел года три назад. На этажерке пылился подаренный ему «бэушный» ноутбук, а человек этот вдохновенно стучал двумя пальцами по клавишам своей механической «Эрики». На мое предложение позаниматься с ним азами работы на компьютере он замахал руками: «Зачем мне дополнительная головная боль? Зачем мне эти стрелочки-кнопочки? Одну нажмешь — черт те что появляется. На машинке все легко и понятно. Ничего лишнего».
Наверное, хорошо, что мы все такие разные…