И еще одно воспоминание попытаюсь я извлечь из вашей памяти, дорогой читатель. Вам хоть однажды приходилось переезжать? Хотя бы на пару летних месяцев в родительский отпуск? Или — из комнаты в комнату, когда все это игрушечное хозяйство срочно надо перетрясти, отсортировать, что-то сдать неумолимой маме для ссылки в кладовку, на антресоли, в мусорку, по сути…
Помните это ощущение сиротства в разоренной комнате? Замусоренный пол, пыльные квадратики по периметру… Среди мусора отыскиваешь книжку без обложки или обложку без книжки, пуговицу — глаз лягушки, мишкин нос — мама все сокрушалась, что вовремя его не подклеила, ведь видела же, что отрывается!
«…Детские игрушки, разноцветные бусины, изорванные книжки с картинками…», — похоже, правда? Это уже — не мое воспоминание о моем детском переживании. И не ваше, дорогой читатель. Это свидетельствует о наблюдаемом Исаак Бабель в рассказе «Дорога»:
«Остаток ночи мы провели, разбирая игрушки Николая Второго, его барабаны и паровозы, крестильные его рубашки и тетрадки с ребячьей мазней. Снимки великих князей, умерших в младенчестве, пряди их волос, дневники датской принцессы Дагмары, письма сестры ее, английской королевы, дыша духами и тленом, рассыпались под нашими пальцами…
…А что было до того? До того — было открытие мира детства. В некий момент времени человечество вдруг заметило при себе детей — не будущих взрослых, а равноправных членов общества, живущих в данном возрасте в данный момент. Осознало ценность детства — и не только как поры подготовки к взрослости…
И вот уже та самая датская принцесса Дагмара — вдовствующая императрица Мария Феодоровна, покровительствует проведению в Санкт-Петербурге в 1903—1904 годах Международной научно-промышленной выставки «Детский мир». Участники везут в российскую столицу детские игрушки — и старинные, ставшие уже памятниками старины, и новомодные — изобретенные в России и за границей, во Франции, Германии, в великой Британии, стране английской королевы — сестры российской императрицы. Мир детства миром взрослых оказался осознан как нечто цельное и значимое.
Случайно ли, что примерно в то самое время, когда в российской столице проходила удостоившаяся августейшего покровительства выставка, в Великобритании Джеймс Мэтью Барри опубликовал книгу «Питер Пэн в садах Кенгсингтона» — о мальчике, который не хотел становиться взрослым? А Редьярд Киплинг чуть раньше создал роман «Ким» — о мальчике, который, может, и не был никогда ребенком, а был — «человек мира».
Случайно — или это совпадение событий есть ментальный маркер, ознаменовавший перемены общественного сознания в отношении к детству?
Заметьте — ранее в английской литературе присутствовали девочки и мальчики, сиротки и мамы-папины, но в течение романов взраставшие в правильных людей. И романы демонстрировали эту готовность девочек и мальчиков стать взрослыми, войти во взрослую жизнь. Детство мыслилось как подготовка к взрослости.
Здесь же мы вдруг увидели существ, для которых значим был сей миг их жизни — так значим, что прощаться с ним не хотел ни Питер Пэн, ни маленькие читатели. Такой силы оказывалось это «нехотение», что выбирали герои книжки между мамой-папой — и детством! И не всегда оказывался выбор в пользу семьи. А чаще — в пользу детства в семье…
Вернемся от детства к игрушкам. Царевнины куклы и царевичевы солдатики, уцелевшие в 1917 году, в 1930-е годы оказались в Музее игрушки.
Стараниями
Коллекция царских игрушек долгие годы пребывала в забвении и небытии. Что-то было изничтожено по разным заведениям для «детей трудового народа». Что-то все ж сберегалось в музеях, в первую очередь — в Музее игрушки, называясь нейтрально: «Куклы XIX века». А в 1994 году игрушки явились миру — составив выставку «Мир и образы детства» в Третьяковке.
Было то — второе открытие мира детства. Но не только. Разглядывая игрушечные лодки и солдатиков царевича Алексея, кофр с нарядами для кукол царевен, изучая «развивающие игры» — типа тех, которые в обиходе были у нас все долгие советские годы, — мы примеряли чужое детство на себя. Возвращались мысленно к своим забытым детским игрушкам, в свое детство — и чувствовали, что семья, расстрелянная где-то там, в сибирских просторах, — вдруг стала нам понятнее и ближе.
Не венценосность семьи убиенной была значительной, но человечность. Отрекшийся император в сибирской своей ссылке стал, наконец, тем, кем хотел быть всегда — любящим мужем и заботливым отцом. Тщетны, но и трогательны были его старания охранить детство своих детей.
О том, что ждало семью, мы знали из учебников. Но трагичность ситуации стала язвить и мучить душу лишь теперь, в присутствии этих игрушек. Сочувствие к лишенным права на счастье становилось острым до невыносимости!
…Дорогого стоят такие минуты прозрения. Как важно, чтобы не осталось такое прозрение в подсознании. Чтобы заговорили немые свидетели — сквозь стекло музейной витрины сообщили недосказанное, пробудив совесть и память. Перед детскими игрушками, перед воспоминанием о собственном детстве — не становимся ли мы чище и честнее?