Мальчишка схватывал все на лету, и вскоре запросился в гимназию, что по тем временам для крестьянских детей казалось большой роскошью. И тем не менее родители «наскребли» немного денег для того, чтобы сын продолжил образование. Надо сказать, что любознательный паренек заинтересовал учителей, и одна из педагогов даже выслала в Глотовку комплект учебников за 1−3 классы гимназии, по которым Михаил учился дома сам.
Способствовал самообразованию и тот факт, что Василий Назарович устроился почтальоном в соседней деревне и время от времени привозил сыну газеты и журналы. К 1913 году Михаил стал самым грамотным в деревне и к нему часто приходили неграмотные односельчане, которым он писал письма. Они получались очень обстоятельными, правильными и, что более всего нравилось людям, «жалостливыми». В XXI веке для таких писем и статей придумали такой термин — «душастики».
И хотя его обучение длилось очень недолго (в Первую мировую войну от продолжения учебы пришлось отказаться из-за отсутствия средств), но первый же год учебы стал для Михаила решающим, основополагающим. Дело в том, что мальчик увлекся языком эсперанто. Во время летних каникул он трудился не разгибаясь, но накопил немного денег и выписал ежемесячный журнал «La ondo de Esperanto» («Волна Эсперанто»). Его особо заинтриговали стихи, написанные по-эсперантски. Более того, 14-летний мальчик не постеснялся написать два письма: во Францию и Италию, незнакомцам, которые хотели переписываться с кем-то на языке эсперанто.
Первой ответила француженка, которая прислала в конверте засушенный цветок. Это был ее любимый цветок, и она хотела поделиться им с российским незнакомцем. Из Италии пришла открытка от сеньора, который был композитором и прислал мальчику свои ноты. Михаил очень заинтересовался этой мелодией и попробовал написать на нее стихи. Понравились или не понравились они его респонденту, Исаковский так и не узнал: второго письма из Италии так и не пришло. Но именно в 1914 году под влиянием эсперанто Михаил написал первое почти профессиональное стихотворение — «Просьба солдата», которое было опубликовано в московской газете «Новь». Кстати, автор не посылал стихотворение в газету, за него это сделал кто-то из учителей.
Какой была эта ранняя поэзия Исаковского? Вот одно из стихотворений:
Все исчезло, скрылось за сосновым бором:
Речка быстротечная, заросль соловьиная,
Ширь полей раздольная — не окинешь взором —
И она — хорошая, близкая, любимая.
Сердце одинокое тихой грустью сжалось:
Что-то позабыто, что-то не досказано,
Что-то незабвенное без меня осталось,
Что с моею жизнью светлой нитью связано.
Конечно, некоторые учителя старались поддержать талантливого ученика, иногда даже материально. С другой стороны, были и такие, кто не разделял этих взглядов, в частности, учитель словесности постоянно одергивал юного поэта и делал все для того, чтобы вернуть его с небес на грешную землю. Но подросток упорно писал стихи…
Весна 1918 года едва не оказалась последней в жизни молодого поэта. В стране шла Гражданская война, царил голод. Крестьяне Глотовки отправили Михаила Исаковского, как самого грамотного, вдвоем с товарищем Филимоном Титовым на поиски хлеба. Его требовалось привезти, по возможности, целый вагон. Но этого сделать не удалось. Более того, однажды друзья попали в руки белогвардейцев. Их посадили в тюрьму и приговорили к расстрелу. К счастью, в ту же ночь красногвардейцы выбили казаков из села и освободили арестованных.
Два военных года Исаковский проработал в уездной газете в Ельне, потом его перевели в Смоленск, в областную газету «Рабочий путь». Именно здесь он и раскрылся как поэт, выпустив свои первые стихотворные сборники.
В Москву Михаил Васильевич приехал в 1931 году уже вполне состоявшимся человеком. Его поэзию «завалинки» часто сравнивали с есенинской. Исаковский очень обижался, но фактически до конца дней остался поэтом, чьи песни стали фактически «народными». И если подсчитать, чьи песни за столом звучат чаще всего, наверное, это будет именно Исаковский.
Не стоит забывать, что именно он стал родоначальником новой смоленской поэтической школы, которая кроме всех прочих дала нам и Александра Твардовского. Именно Исаковский в бытность редактором газеты поддержал юного Александра. Хотя, чего греха таить, находилось немало поэтов, которые упрекали его в излишней осторожности. В конце 20-х начале 30-х годов в советских деревнях было несколько волн изменений, в том числе коллективизация, раскулачивание. Борьба была очень напряженной: класс на класс. Но все это осталось практически вне рамок творчества поэта.
Согласитесь, что стихотворение «У Ванюши не пахана пашенка» хотя и драматично по сюжету, но всего лишь один «мазок» из жизни деревни конца 20-х годов:
У Ванюши не пахана пашенка, —
Закружила Ванюшу Наташенька.
Что ни день — у зеленого ельника
Он встречается с дочкою мельника.
Осыпает он девушку ласками,
Ублажает красивыми сказками,
Развлекает ее разговорами
Про любовь да про разные стороны.
А в селе, у колодцев, как водится,
Где досужие кумушки сходятся,
Всё уже решено окончательно:
Дескать, парень и впрямь завлекательный,
Дескать, свадьба предвидится знатная…
А на деле — случилось обратное.
Заседанье в ячейке назначили,
Ваньке выговор примастачили,
Припаяли ему внушение,
Что вошел с кулаком в сношения,
Что в июньскую полночь синюю
Искривил комсомольскую линию.
Присмолили ему, примастачили,
В протоколах про всё обозначили:
Не ходи на чужую околицу,
Не зарись на кулацкую горницу!
Бедные Ванюша и Наташенька! Твердая государственная линия пропахала их судьбы…
Я не склонен разделять позицию критиков: поэтическая среда очень разнородна, ее можно сравнить с симфоническим оркестром, который состоит из множества музыкальных инструментов, но каждый ведет свою партию. И никакой бубен не заменит контрабас. Михаил Васильевич твердо придерживался «народной лирики» и в этом очень преуспел.
На закате ходит парень
Возле дома моего,
Поморгает мне глазами
И не скажет ничего.
И кто его знает,
Чего он моргает.
Как приду я на гулянье,
Он танцует и поет,
А простимся у калитки —
Отвернется и вздохнет.
И кто его знает,
Чего он вздыхает.
Я спросила: «Что не весел?
Иль не радует житье?»
«Потерял я, — отвечает, —
Сердце бедное свое».
И кто его знает,
Зачем он теряет.
А вчера прислал по почте
Два загадочных письма:
В каждой строчке — только точки, —
Догадайся, мол, сама.
И кто его знает,
На что намекает.
Я разгадывать не стала, —
Не надейся и не жди, —
Только сердце почему-то
Сладко таяло в груди.
И кто его знает,
Чего оно тает.
Это стихотворение 1938 года, которое до сих пор люди выросшие в СССР с удовольствием поют. В том же году появилась и знаменитая «Катюша». А с началом Великой Отечественной войны Михаил Исаковский создает целую россыпь стихотворений, которые стали любимыми. Это и «До свиданья города и хаты», и всенародный «Огонёк», и «В прифронтовом лесу», которое поэт посвятил жене Лидии. Эта песня в популярности соперничала с «Огоньком».
Лично для меня знакомство с творчеством Исаковского началось со стихотворения «Враги сожгли родную хату», написанную поэтом в победном 1945 году.
Враги сожгли родную хату,
Сгубили всю его семью.
Куда ж теперь идти солдату,
Кому нести печаль свою?
Пошел солдат в глубоком горе
На перекресток двух дорог,
Нашел солдат в широком поле
Травой заросший бугорок.
Стоит солдат — и словно комья
Застряли в горле у него.
Сказал солдат: «Встречай, Прасковья,
Героя — мужа своего.
Готовь для гостя угощенье,
Накрой в избе широкий стол, —
Свой день, свой праздник возвращенья
К тебе я праздновать пришел…"
Никто солдату не ответил,
Никто его не повстречал,
И только теплый летний ветер
Траву могильную качал.
Вздохнул солдат, ремень поправил,
Раскрыл мешок походный свой,
Бутылку горькую поставил
На серый камень гробовой.
«Не осуждай меня, Прасковья,
Что я пришел к тебе такой:
Хотел я выпить за здоровье,
А должен пить за упокой.
Сойдутся вновь друзья, подружки,
Но не сойтись вовеки нам…"
И пил солдат из медной кружки
Вино с печалью пополам.
Он пил — солдат, слуга народа,
И с болью в сердце говорил:
«Я шел к тебе четыре года,
Я три державы покорил…»
Хмелел солдат, слеза катилась,
Слеза несбывшихся надежд,
И на груди его светилась
Медаль за город Будапешт.
Это была середина 60-х годов, и я хорошо помню, как плакали взрослые, когда слышали эту песню в исполнении Марка Бернеса. Тогда я предположить не мог, что эта песня имела раньше другое название «Прасковья», и сразу после первого исполнения была запрещена на долгие полтора десятка лет. А еще эти стихи очень автобиографичны — родную деревню Исаковского фашисты сравняли с землей. Часть средств от полученной в 1943 году Сталинской премии Михаил Васильевич направил на строительство клуба в родных местах.
И вторая песня, которая мне очень дорога — это «Одинокая гармонь».
Снова замерло всё до рассвета —
Дверь не скрипнет, не вспыхнет огонь.
Только слышно — на улице где-то
Одинокая бродит гармонь:
То пойдёт на поля, за ворота,
То обратно вернется опять,
Словно ищет в потёмках кого-то
И не может никак отыскать.
Веет с поля ночная прохлада,
С яблонь цвет облетает густой…
Ты признайся — кого тебе надо,
Ты скажи, гармонист молодой.
Может статься, она — недалёко,
Да не знает — её ли ты ждёшь…
Что ж ты бродишь всю ночь одиноко,
Что ж ты девушкам спать не даёшь?!
Кстати, она написана в том же, 1945 году. А когда в десятилетнем возрасте я поступил в первый класс музыкальной школы, то песня «Одинокая гармонь» была, пожалуй, первой, которую я исполнил более менее «узнаваемо». И пусть не на гармони, но на баяне.
А сколько еще песен звучат за праздничным столом? «Каким ты был, таким ты остался», «Ой, туманы мои — растуманы», «Ой цветет калина…», «Услышь меня, хорошая», «Летят перелетные птицы» и другие.
Далеко не все знают два факта из жизни Исаковского. Во-первых, он был прекрасным переводчиком, переводя, что вполне предсказуемо, украинских и белорусских поэтов, но что уму непостижимо — венгерских. Дело в том, что венгерский язык один из самых сложных. А, во-вторых, в последние годы Михаил Васильевич мучился очень жестокими болями в позвоночнике, спал на голых досках — только так удавалось заснуть.
В 1970 году в честь 70-летия поэту присвоили звание Герой Социалистического труда. А спустя чуть более трех лет, 20 июля 1973 года, Михаил Исаковский скончался. Он похоронен на Новодевичьем кладбище.
С тех пор прошло 37 лет. Но его стихи живут и будут жить. По крайней мере до тех пор, пока живы люди, рожденные в СССР.