Или — Бог с ней, с точной передачей идеи, главное — образы, образы? Или — образы не так важны, главное — чувство, эмоциональный накал? А слабо — все вместе? А если это еще не просто стихи, а слова песни? А если — песни известной, камерной и глубокой, для многих — культовой?
Окуджаву переводили на многие языки. На польском поют его Войцех Млынарский и Эдита Ендовска, на английском — Джон Батчер и Ричард Пирс. Звучит он и на итальянском, и на испанском, и на французском, и на иврите.
Окуджава на немецком — трудно себе представить. Просто непонятно, как эти объемные, насыщенные очень «московскими» образами, слегка расплывчатые акварельные картинки можно вогнать в жесткие рамки немецкой грамматики, рубленой ритмики немецких фраз, как быть с точностью передачи образов, с адекватностью их восприятия?
«Окуните ваши кисти в голубое, по традиции забытой городской», — ан нет у немцев такой городской традиции, даже забытой. «Мостовая пусть качнется, как очнется…
Что такое — «за столом семи морей«? Что делают, за этим столом сидя? Что это скажет немецкому слушателю, как это передать?
Но есть на свете человек, которому это удалось. И удалось очень хорошо. Тонко, адекватно и с исключительным вкусом.
Не бродяги, не пропойцы
За столом семи морейРеклама
Вы пропойте, вы пропойте
Славу женщине моей.
(Б. Окуджава)
An dem Tisch der sieben Meere,
Wo man lacht und weint und trinkt —
Liebe Freunde, liebe Freunde,
Meiner Frau zu Ehre singt.
(Перевод К. Грабенхорста)
Человек этот — Клаус Грабенхорст. На московском фестивале под эгидой ЮНЕСКО «И все поют стихи Булата» в 2001 он был открытием. И с тех пор началась его известность. Прочная известность человека, ощущающего стихи Окуджавы как свою собственную поэзию. На немецком языке.
«Немец с русской душой», — называют Грабенхорста в Германии. Уроженец Брауншвайга, ныне живущий в Дюссельдорфе, он известен не только своими переводами и исполнением Окуджавы. Жорж Брассенс и Жак Брель на немецком — большие
Грабенхорст пошел, на мой взгляд, по единственно верному пути — синтеза образной и текстуальной передачи оригинала. Ясно, что переводить Окуджаву дословно не имеет смысла. Ясно также, что насыщать текст исходными образами — это вызывать недоумение немецкого слушателя. Найти золотую середину трудно. Грабенхорсту — удалось.
За столом семи морей, где смеются, плачут и поют, дорогие друзья мои, и вы пропойте в честь Моей Женщины.
Нет, Окуджаву немецкая интеллигенция все-таки знала, по-русски и слушали, и пели. «Mitternachtstroleybus — Полночный троллейбус» и «Kleine Hoffnungsorchester — Надежды маленький оркестрик» были известны. Но профессиональный литературный перевод — заслуга Грабенхорста, сумевшего сделать выдающееся явление российской культуры — песни Окуджавы — частью культуры немецкой. Это мало кому удается.
В немецких гимназиях, где второй язык — русский, можно на уроках в старших классах видеть в качестве образца параллельные тексты Окуджава-Грабенхорст.
На замечательных русско-немецких музыкально-поэтических шнейдеровских фестивалях Клаус Грабенхорст — почетный гость.
Авторская песня — это серьезные раздумья о жизни человека, может быть, трагические, может быть, острые. Ведь авторская песня родилась как раз из этих трагических раздумий, из острых сюжетов, из клокотания души. Когда-то, обращаясь к Москве, я писал: «Но если бы ты в наши слезы однажды поверила, ни нам, ни тебе не пришлось бы грустить о былом». О чем эта грусть? О жестокости нашей жизни. О недоверии к личности. Неуважении к личности. О крушении идеалов. О разочарованиях. Об утратах. Об эфемерности надежд. Обо всем этом надо говорить.
Реклама
Я жду появления новых значительных имен, молодых интересных поэтов. Вот ради этих удач — пусть и с таким опозданием — и надо поддерживать всех этих людей. Поддерживать движение ради единиц, настоящих талантов, отделяя зерна от плевел, ставя все на свои места.
Этими словами Булата Окуджавы из книги «Наполним музыкой сердца» мне и хотелось бы закончить.
А новые имена, настоящие таланты — это ведь и переводчики Окуджавы, дающие его песням второе дыхание, вторую жизнь. Жизнь в иной культуре, на иной земле. Вне России — но не в эмиграции. Такой вот парадокс.