Неизвестна точная дата его рождения, но сохранилась запись о крещении — 31 октября 1632 г. Отец Вермеера был производителем шелка для портьер и обивки мебели, владельцем таверны и торговцем картинами, а также членом делфтской гильдии св. Луки, объединявшей художников. Ян Вермеер был известный и уважаемый в городе живописец, который некоторое время возглавлял эту гильдию, но коммерческого таланта от отца не унаследовал. Денег от продажи собственных картин не хватало, чтобы прокормить большую семью из 11 детей.
К концу жизни, претерпевая финансовые неурядицы, Вермеер вынужден был продать дом — фамильное гнездо «Мехелен». После смерти художника в декабре 1675 г. вдова, Катерина Вольнес, часто погашала оставшиеся долги картинами покойного супруга.
При жизни картины мастера высоко ценились. Почитателями его дарования были такие выдающиеся представители общества, как книгопечатник Якоб Диссиус и Антони ван Левенгук, первым открывший существование микроорганизмов с помощью изобретенных им линз. О симпатиях ученого к Вермееру свидетельствует тот факт, что в завещании художника Левенгук числится в качестве душеприказчика. Но прошло несколько десятилетий, и имя делфтского живописца настолько изгладилось из памяти, что некоторые торговцы картинами порою сменяли подпись на его произведениях иным, более известным именем, желая обеспечить выгодный сбыт.
Так продолжалось до 2-й половины XIX в., пока французский критик Г. Торе-Бюрже, неутомимый пропагандист реалистического искусства, заново не открыл его творчество, восславив высочайшую художественную ценность наследия «делфтского сфинкса». Так Бюрже называл Вермеера, подчеркивая царящее в его полотнах настроение умиротворенной, таинственной тишины.
Знаменитые женские образы Вермеера полны задумчивого поэтического обаяния. Кисть художника ведет зрителя подобно тропинке в лесу. Вглядываясь в предметы уютного, задушевного быта, мы открываем для себя мир возвышенный и удивительный, который, словно просвет в густой листве, позволяет видеть дальние горизонты жизни, любви, разума и духовного благородства. Вермеер как бы мыслит красками, воздействуя на зрение, сердце и ум зрителя.
У Вермеера есть и композиции иного рода. Они тоже принадлежат к лучшим образцам зрелого мастерства, но посвящены другой тематике. Это «Географ» (1669) и «Астроном» (1668). Обе картины позволяют отчетливо ощутить дух времени — века Великих географических открытий.
Персонажи обеих композиций так похожи, что кажется, будто моделью служил один и тот же натурщик. Родственен и духовный настрой картин. Это светлая, задумчиво-созерцательная атмосфера научного поиска, царящая в скромном рабочем кабинете, озаренном, как всегда у Вермеера, ясным, неярким, бархатистым дневным светом. Длинными, скользящими бликами ложась на металлические части приборов, свет тонет, угасает в складках одежд, тончайшей пеленой разливается по белой стене, вязнет в узорах ковра.
Кажется, будто ковровая ткань осыпана жемчугом, настолько осязаемы застывшие в ней частицы дневного сияния, слившиеся с самим орнаментом. Безукоризненное мастерство поэтической светоживописи достигнуто художником благодаря многочисленным опытам с камерой-обскурой — предшественницей фотоаппарата. Это приспособление использовалось художниками
Вследствие обостренной, воспитанной длительными экспериментами чувствительности мастера к законам дневного освещения автор «Географа» и «Астронома» уподобляется своим персонажам. Географ рассчитывает циркулем топографические дистанции, бросая задумчивый взгляд в окно, как бы прозревая огромные пространства, спроецированные на карте. Астроном, сверяясь с книгой, разглядывает т.н. «зодиакальный глобус», соотношение созвездий. Знаменательно, что за его спиной, на стене — изображение библейского Моисея, осудившего, согласно легенде, астрологов-«звездочетов».
Новая, экспериментальная астрономия XVII в. тем самым противопоставляется в картине старым, псевдонаучным суевериям. Живописец по-своему постигает тайны мироздания, обращая малый мир своей живописи, его пронизанную светом материю в зеркало бесконечной вселенной, незримой, но явственно ощутимой за окнами. У этих картин, особенно у «Географа», много общего с созданной на 15 лет раньше гравюрой Рембрандта, известной под названием «Фауст», в которой романтика научного поиска тоже осуществляется в образе света, таинственно льющегося из окна.
Изображение географической карты, подобно той, что висит на стене в «Географе», — излюбленный мотив художника. Она символически расширяет пространство, распахивая его навстречу морским ветрам. В этом не только сказался дух времени, когда маленькая Голландия превратилась в одну из ведущих сил европейской экономики и торговли. Голландские торговые суда неутомимо прокладывали новые океанские пути, добираясь до побережья Австралии. Уроженцы Нидерландов А. Ортелий и В. Снеллиус принадлежат к основоположникам новой картографии, а младший современник художника — Б. Варениус первым обосновал значение географии в качестве самостоятельной научной дисциплины. Вермееровские карты воплотили в себе и еще один смысл, тесно связанный с судьбами самого искусства.
В знаменитой «Мастерской живописца», славящей красоту творческого труда, большая карта нидерландских провинций на стене является важной деталью образа. Она подчеркивает родственную связь живописи и картографии в их едином стремлении к познанию законов природы и мироздания. Связь эта основана на прочной традиции, восходящей к искусству Возрождения.
Сохранились документальные сведения о том, что Я. Ван-Эйк, А. Дюрер, Г. Гольбейн-младший, многие другие мастера Северного Ренессанса работали и как картографы. Так, полностью отожествляя задачи художественного творчества и картографии, Дюрер писал в «Трактате о пропорциях»: «Благодаря живописи, стало понятным измерение земли, вод и звезд…» В эпоху Вермеера, сохраняя ренессансное представление о сходстве путей искусства и науки, постигающих тайны вселенной, живописец и поэт Адриан ван де Венне восславил любимое ремесло в знаменательных строках книги «Духовный соловей»:
Доступно краскам все — и мудрости заветы,
И дни, и месяца, и звезды, и планеты,
Пороки и добро, союзы и раздоры
Творит поэта кисть, являя нашим взорам
Ту внутреннюю суть, сокрытую для зренья,
Что издревле живет наш мир все творенья.
Здесь, как и в «Географе» и «Астрономе» Вермеера, живописное мастерство наглядно обретает космическую масштабность, соперничая с науками о земле и небе, и наделяется равными правами с литературой в своих способностях и показывать, и метафорически объяснять мир.