Если бы камни вдруг заговорили. Многое могла бы рассказать небольшая, но оч-чень уютная квартирка на Надеждинской, где в самом начале кавалергардской службы молодой корнет со своим другом, поручиком Владимиром Воейковым, любили устраивать тогда ещё холостяцкие «смотрины невест». Среди которых, кстати, немало было и замужних. Так что пусть лучше камни молчат. Мужьям оно спокойнее.
Да и жёнам тоже. А то не успела Анастасия Маннергейм, в девичестве Арапова, узнать, что её супруг получил именное приглашение на большой благотворительный праздник, что 4 марта 1897 года устраивала в Таврическом Дворце графиня Елизавета Шувалова, так сразу и в штыки! Что так? Почему одному? Без супруги?!
А уж как благоверный заявился домой только под утро… Всё. Бедным-бедным в тот чёрный день был Карл Густав. Про столовую посуду вообще молчу. Презрев все законы аэродинамики, она стремительно летала по квартире супругов на Миллионной. Не всегда, правда, благополучно приземляясь. Но не это тогда интересовало рассерженную Анастасию, не без основания подозревавшую, что не просто так… Нет, не просто так столь пристальное внимание оказывает графиня Шувалова её мужу.
Только чёрного кобеля… Тут хоть бей посуду, хоть кол на голове. Нет, не отмыть его. Тут ведь никакого секрета нет. И, рано или поздно, эта прописная истина становится понятна, даже если понимать её страсть как не хочется.
Наверное, именно поэтому в 1903 году баронесса Маннергейм закрывает все свои счета в российских банках, забирает документы на имения, обеих дочерей, Анастасию и Софью, и уезжает вместе с ними во Францию. А Карл остаётся один.
Нет, ну, не совсем, конечно, один. Кто ж его, такого горячего и любвеобильного, одного оставит? Нет, если кто сомневается, так вот. Информация из первых рук. Как в одном из приватных писем вспоминала Елизавета Шувалова, было дело. Забрался Карл Густав как-то в окно её петербургского особняка. И… То ли графиня много времени простыни связывала. То ли барон долго особняк искал. Или окно? Ну, не в этом дело! А в том, что когда
Вот такой он был, Карл Густав. Горячий. Страстный. Было… Ой, было за что любить лихого кавалергарда.
И любили его. И в Петербурге. И в Варшаве, куда Высочайшим приказом от 5 января 1909 года полковник Маннергейм был назначен командиром 13-го уланского Владимирского полка. Польские женщины быстро вскружили голову увлекающемуся барону. И пошли по городу слухи о многочисленных визитах великосветских дам в дом бравого улана по Черняковской улице, 35. Правда, только слухи. Денщик и слуги уже получившего генеральский чин барона, обеспечивали осторожность посещений и строго соблюдали режим их секретности. Только дыма без огня… Нет, не бывает!
Как значительно позже вспоминала в своих мемуарах княгиня Любомирская, очень хорошо знавшая о похождениях своего «друга сердца»: «Густав был человек увлекающийся, никогда и ничем не умел дорожить».
Вот так. «Никогда и ничем». И потому, наверное, не удивительно, что уже после революции, когда барон бывал в Париже, его частенько там видели то с графиней Жанной де Сальверт, то с Аллой Назимовой, то с Виргинией Хериот.
Да и в Хельсинки. В 1957 году умер Григорий Павлов, так и не выдав журналистам ни одного женского имени. А уж он-то знал, с кем Карл Густав любил поужинать в 20-х и 30-х годах в принадлежавшем Григорию ресторане «Беллевю», что неподалёку от православного Успенского собора в районе Катаянокки.
Удивительно другое. Если он, барон Маннергейм, был таким ухарем, что сегодня с одной, завтра с другой, то за что… Вот скажите мне — за что (?!) любили его все эти женщины. А они ведь любили. По-настоящему. Сильно, искренне, нежно. Невзирая на время и расстояния. Так, как могут любить только они. Женщины.
Доказательства тому? А вот. Находящаяся в тяжёлом состоянии и понимающая, что уже умирает, княгиня Мария Любомирская до самого последнего своего вздоха, до 12 июля 1934 года, спрашивала ухаживавшую за ней сиделку, есть ли от барона какая весточка. Письмо или телеграмма. И законный супруг был рядом. А весточку княгиня ждала от Карла Густава…
А графиня Шувалова? Та самая, которой так досталось на потайной лестнице. Она ведь, не дождавшись, что Карл Густав начнёт разговор о бракоразводном процессе, сама предложила вступить с ней, пусть не в законный, гражданский брак. Да так, ребром вопрос поставила: «Люблю, мол, милый. Давай. Решайся!». И хорошо, что дело в 1904 году было. Как раз на востоке страны полным ходом русско-японская война полыхала. Ну,
За что? За что Они — Его? Кто знает? Давно уже нет с нами тех, кто мог бы, если бы захотел, дать точный ответ. Но сдаётся мне, был у Маннергейма тот стержень, за который его ценили политики, уважали противники и… любили женщины. А наличие внутреннего стержня говорит о целостности и монолитности натуры.
Да, это только косвенное подтверждение. Но рискну я и выскажу своё мнение. Сдаётся мне… Много женщин было в жизни барона, а любил он всё-таки, как это ни покажется странным, одну. Свою законную супругу. Анастасию Николаевну Арапову.
Ну, так получилось. Оба были с хорошим самолюбием. Неуступчивые, желающие настоять на своём. Упрямые. И когда наступил момент — никто не захотел уступить. Скорее всего, не один, не два раза каждый из них жалел о том моменте, когда можно… Можно было всё сделать совсем по-другому. Только как? Время, оно вспять не течёт. Каждый из них ждал, что первый шаг сделает другой. И надеялся, что времени для этого шага более чем.
А его и не оказалось. Почти не оказалось. Потому что, когда первым его сделал Карл Густав, было уже поздно. Как это часто бывает в нашей жизни, незаметно к Анастасии подобралась страшная болезнь. Рак. Никакой надежды, по мнению лечащего врача, доктора Мартели, практически не было. Но Маннергейм делал всё возможное, что было в его силах. Если не спасти, то хотя бы облегчить страдания. Именно в эти дни фельдмаршал Финляндии написал в своём дневнике: «Через многие годы мы нашли друг друга, всё поняли…»
Но чуда не произошло. Всё оказалось тщетным. 31-го декабря, за два часа до нового, 1937 года, Анастасии Николаевны Маннергейм не стало. На состоявшемся в парижской церкви Александра Невского отпевании Карла не было. Большая политика — жестокая вещь. Он просто не смог. Зато среди высшего света русской парижской эмиграции у гроба стояла графиня Шувалова. Та самая, из-за которой и заварилась вся эта обжигающе-горячая каша. И как знать, может именно там, у гроба соперницы, Елизавета Шувалова мысленно просила прощения. За всё то, что было и случилось у них при жизни.
А Карл Густав смог вырваться в Париж только в мае. Молча постоял у могилы Анастасии на русском кладбище Сен-Женевьев-де-Буа, заказал панихиду в том самом храме, в котором походило отпевание, и проплатил место захоронения супруги на 50 лет вперёд.
А по возвращению в Хельсинки заказал ещё одну панихиду в построенной в 1827 году старейшей русской православной церкви финской столицы — храме Святой Троицы на Унионкату. И у того, кто видел в тот момент фельдмаршала Финляндии, барона и лютеранина, отстоявшего на коленях всю заупокойную службу, пока в его руке не догорела свеча, наверное, не должно было быть этого вопроса — «почему?».
Почему не развёлся?.. Да потому, что любил! Всю свою жизнь Карл Густав Маннергейм любил свою супругу. Мать двоих его дочерей. Анастасию Николаевну Арапову.