С детства он помогал иконописцам расписывать храмы, но затем самым трудным для него было преодолеть традиции иконописи в светской живописи. «Обдирая кожу, вылезал я из иконописи», — говорил Корин. Потом были мастерские Нестерова, Коровина, Малютина — появилась уверенность в своих силах, он работал не щадя себя.
Огромное влияние на Павла Корина оказал Михаил Васильевич Нестеров. Все еще неосознанные мечты при поддержке Нестерова стали потихоньку превращаться во что-то серьезное. Михаил Васильевич работал тогда на росписи храма Марфо-Мариинской обители в Москве и пригласил Павла Корина помогать. Павлу, юноше-иконописцу, тогда было всего 19 лет.
Художественного образования в силу обстоятельств Карин не получил, но старался получить всесторонние знания самостоятельно. Очень много читал. «Без Пушкина вообще художнику нельзя жить. Пушкин нужен нам как воздух», — говорил ему Нестеров, и юноша знал почти все произведения Александра Сергеевича наизусть. Взахлеб читал Толстого, Достоевского, Тургенева, классическую западную литературу. Как только выпадала свободная минутка, спешил в театр и смотрел Ермолову, Садовскую, слушал Шаляпина. Он жадно впитывал все, чтобы потом принести это в искусство.
В 1913 году Павел Корин поступил в Училище живописи, ваяния и зодчества в Москве. Именно в тот год какой-то вандал изрезал картину Ильи Репина «Иван Грозный и сын его Иван». Большего потрясения в жизни Корин, по его словам, не испытывал никогда. Ведь картины для него были живым существом. А перед гением Репина он вообще готов был встать на колени.
Нестеров был для Корина, по его словам, отцом по духу. Его родной отец умер, когда мальчику было всего 9 лет. Именно после смерти отца он часто посещал храмы, а затем, подавая краски и оказывая мелкие услуги иконописцам, сам стал потихоньку писать лики святых. Именно Нестерову первому показывал Корин свои еще несовершенные работы.
Когда началась война, Корин не уехал из Москвы. Все откладывал и откладывал свой отъезд и так и не мог заставить себя уехать. Москва жила суровой и трудовой жизнью военного времени, он ходил по ее улицам, более чем обычно пустынным и строгим. И в нем рождался замысел, впоследствии воплощенный, — замысел триптиха «Александр Невский».
Он приходил в Большой театр, куда во время одного из налетов попала бомба — в плафон, который он восстанавливал, и все думал, думал о будущей своей работе. В Большом театре он особенно ясно представлял себе, как он видит своего Невского, что его играет гениальный Шаляпин. Вообще, созданные Шаляпиным исторические образы — Иван Грозный, Борис Годунов — всегда представлялись Корину тем идеалом, образцом, с которым нужно соразмерять свои замыслы.
Из Большого — вдоль Охотного ряда и завернув на Манежную площадь — он часто шел в Исторический музей и рассматривал там древнее оружие русичей: мечи, кольчуги, наручники, шлем князя Ярослава, который надел впоследствии на своего Невского. Корин очень много работал: в конце осени 1942 года средняя часть его триптиха — Александр Невский — была готова и представлена в экспозиции выставки «Великая Отечественная война».
Корин считал, что великая и мужественная народная трагедия — война, в которой выстояла Москва, выстояла Россия, — соединила тогда в его сердце, в его видении великие образы, противостоящие фашизму. Александр Невский — боец и рыцарь — был и Нестеровым, и Шаляпиным, и Горьким, и молодым парнем из его родного Палеха, которого он наблюдал малышом, мальчиком, юношей и который погиб под Москвой, и героями-летчиками, чьи портреты писал перед войной.
Корину хотелось показать характер русского человека, воплотить тот дух отваги, что составляет неотъемлемую черту нации, что побуждает людей России насмерть стоять в битвах, идти вперед, искать новые земли, новые пути в науке, новые песни. Тот дух непокорства судьбе, волю и стойкость, что звучат и в «Слове о полку Игореве», и в первых стихах Пушкина, и в «Думах» Рылеева, и в собственном сердце. Для Корина Невский — князь, рыцарь, печальник земли русской. Он жил в эпоху, когда траур лежал на земле. Век был суровый.
Корин писал Невского, писал и думал об одном, виденном в юности эпизоде, так ярко воскресшем в памяти в те дни. Он вспоминал, как в Палех приходили на сезонные работы соседние ковшовские мужики. Вечером после тяжелого трудового дня шли они по улице с вилами на плечах — рослые, крепкие, могучие, как богатырская рать. Шли они и пели. Да как пели! Мужики остались в сознании Павла Корина героями народных былин. Это они, такие, как они, выстояли и вражеские нашествия, и крепостное рабство выстояли, сохранив нетленной благородную душу нации.
«Александр Невский», — писал Павел Корин, — связан с воспоминаниями о русских мужиках, с живой болью за Родину, терзаемую врагом, со страстной верой в победу".