Почему первого? Так утверждает значительный процент исследователей еще с середины XIX века, несмотря на то, что в любом издании Нового Завета Евангелие от Марка приводится вторым по счету, после Евангелия от Матфея. В качестве основного доказательства цитируют первоначальные строки самого текста: «Начало Евангелия Иисуса Христа, Сына Божия». Слово «Евангелие» переводится как «благая весть». И если в нем прежде всего говорится о том, что оно — «начало», точка отсчета, то, вероятно, до него прецедентов благовествования не было.
О логиях и логике
Было другое. Речи Христа, сведения о нем еще при его «земной жизни» ходили по рукам в виде разрозненных свитков с записями. Назывались они логиями. Их переписывали, дополняли, складывали в подборки, теряли… Есть гипотеза, что Евангелие от Матфея — собрание тех самых логий, среди которых, судя по всему, лишь часть вышла из-под его пера, а окончательной обработкой они и вовсе обязаны стараниям некоего позднего неизвестного «редактора». Вероятно, потому известное нам четвероевангелие Матфеем и открывается: это своеобразное предисловие к последующим благовествованиям, предварительный экскурс в историю вопроса. То есть, это скорее логический порядок, чем хронологический.
Марк успел войти в круг учеников Христа. События, им же описанные, он застал подростком. Безусловно, он что-то видел своими глазами, что-то слышал своими ушами, каким-то образом старался сам осмыслить нахлынувшее на него новое знание. Но лучшим проводником этого знания между Христом и Марком оказался Петр. После того, как Христос покинул землю, именно Петр стал основным учителем юного Марка, а в дальнейшем их тесно связало сподвижничество и совместные миссионерские путешествия.
Читал проповеди в основном Петр, а Марк их записывал. Результат этих записей можно было бы с полным правом назвать также Евангелием от Петра, так как фактически оно родилось благодаря «соавторству» двух апостолов. Местом рождения «великой повести» стал Рим. Климент Александрийский потом оставит такой комментарий:
Рим как целевая аудитория
А кому оно, собственно, было нужно? Здесь необходимо отметить следующее: миссионерская деятельность Петра и Марка была направлена не на их соотечественников-иудеев, а на иноверцев из других стран. Очевидно одно — оно предназначалось римлянам: и тем, кто уже вступил в лоно христианства, и тем, кого только предстояло обратить в новую веру.
В нем употребляется немало латинских слов. В нем почти нет ссылок на Ветхий Завет, необходимых для изложения «благой вести» перед иудейской аудиторией. Зато указано на то, что учение Христа предназначено всем народам. Упоминая иудейские обычаи, Марк старался объяснить их значение: например, обычай умывать руки перед едой. Если бы он писал для самих иудеев, такие комментарии явно были бы излишни. Нет, «целевой аудиторией» являлись люди иной веры и иной культуры.
Стиль изложения у Марка лаконичен и динамичен одновременно. Ни пафоса, как в Евангелии от Иоанна, ни множеств мельчайших подробностей, как у Луки. Все предельно кратко и ясно. Бросается в глаза лишь одна деталь: сплошь и рядом употребляется слово «тотчас». И что характерно, оно связано либо с действиями самого Иисуса Христа, либо с действиями других людей по отношению к нему. При описании деятельности Иоанна Крестителя, к примеру, Марк этим понятием не пользуется. Но Иисус призывает новых учеников — «тотчас», исцеляет женщину от горячки — «горячка тотчас оставила ее», «тотчас» собирались люди на Его проповеди, «тотчас» начал ходить расслабленный…
Вообще, почти все чудесные исцеления происходят у Марка только в этом режиме времени — «тотчас». Иуда с толпой первосвященников и стражников появляется тоже не как-нибудь — «тотчас». Марк словно хотел подчеркнуть, насколько стремительно разворачивались события, насколько они неразрывно спаяны между собой, насколько невозможно было Христу в Его великом деле хоть на мгновение перевести дух. Возможно, словом «тотчас» евангелист оперировал и как скрытым посылом к сознанию язычников, давая понять, что обращение к новой жизни и к новому мировосприятию не терпит отлагательств.
Страсти по Борхесу
Подчеркнутая простота марковского стиля уже в ХХ веке получила довольно ироничную оценку. Ирония, впрочем, была тонкой и изысканной. Аргентинец Хорхе Луис Борхес свою пронзительную новеллу так и назвал — «Евангелие от Марка». Она о том, как студент-медик Балтасар Эспиноса и семья «неясного происхождения» по фамилии Гутре остаются одни в доме, отрезанном от остального мира сильным наводнением.
Желая чем-то скрасить пребывание в четырех стенах, Балтасар начинает читать своим невольным соседям главы из «Евангелия от Марка». И отмечает странную перемену в их отношении к себе: прежде равнодушные и даже порой недружелюбные, они вдруг стали ходить за ним по пятам, ловить каждое его слово, заботливо ухаживать за ним. И просили перечитать им священную книгу еще раз. А под конец задали вопрос: спасутся ли те, кто распинал Христа? Получив утвердительный ответ от не особо сильного в теологии Балтасара, они начали плевать ему в лицо, осыпать бранью. Потом и вовсе вытолкнули на задний двор.
«Эспиноса понял, что его ждет за дверью. Открыли, он увидел небо. Свистнула птица, „Щегол“, — мелькнуло у него. Сарай стоял без крыши. Из сорванных стропил было сколочено распятие».
Можно, конечно, предположить, что Борхес — мистификатор до мозга кости — вложил в свое произведение еще какой-то смысл, кроме буквального, который прочитывается уж слишком явственно: жесткое и немногословное Евангелие от Марка впитывалось неподготовленным языческим разумом как прямое руководство к действию. А к чему в итоге будет приложено это действие, не мог предугадать никто. Марк — в том числе.
Ему некогда было просчитывать последствия. Он лишь торопился донести до остальных самое важное: «Кто будет веровать и креститься, спасен будет; а кто не будет веровать, осужден будет». О том, как это знание изменило мир, свидетельствовала уже вся новая эра.