Словосочетание «необычный сюрреалист» звучит почти как «масло масляное». Завет Оскара Уайльда — делать свою жизнь искусством — блюдется сюрреалистами строго, превращая их биографии в бесконечный перфоманс с обязательными скандальными заявлениями, эпатажными выходками и душевным стриптизом.
На фоне этого бесконечного карнавала личная жизнь Магритта выглядит скучной, даже более того — о ужас! — мещанской. Судите сами. Козьими какашками себя он не мазал, сексуальных оргий не устраивал, идеолога движения из себя не корчил, трактаты о пуке и онанизме не писал, голым при луне не плясал… Всю жизнь прожил лишь с одной женщиной, работать предпочитал дома, в гостиной, где ни разу даже ковер краской не заляпал. Да и имидж имел еще тот — костюмчик, котелок — ну прямо, как любимые герои его картин — одноликие добропорядочные джентльмены.
Да! Он еще и психоанализ не любил — что для сюрреалистов той поры было настоящим святотатством. Впрочем, это не умерило пыла самих психоаналитиков. Так, закрытые лица на многих картинах художника они поспешили объяснить психологической травмой детства — а именно самоубийством его матери. Ведь когда тело утопленницы нашли, его лицо оказалось опутано ночной рубашкой. Самого Магритта подобные аналогии просто раздражали.
«Искусство, как я понимаю, не подвластно психоанализу. Это всегда тайна. …Они решили, что моя „Красная модель“ — пример комплекса кастрации. Выслушав несколько объяснений подобного рода, я сделал рисунок по всем „правилам“ психоанализа. Естественно, они проанализировали его так же хладнокровно. Ужасно видеть, какому глумлению может подвергнуться человек, сделавший один невинный рисунок… Возможно, сам психоанализ — лучшая тема для психоаналитика».
По настоящему забавно то, что этот мирный буржуа какое-то время состоял в Бельгийской компартии и публиковался (под псевдонимом Флорана Берже) в газете «Глас народа». В результате в конце 1930-х годов домосед Магритт, боясь преследований со стороны фашистов, частенько гостил и творил в лондонском доме своего друга и мецената Эдварда Джеймса. И даже запечатлел своего покровителя на нескольких картинах. Это ничего, что на одной из них лицо Джеймса превратилось в подобие электролампочки, а во второй он дважды нарисован с затылка. Главное, что натурщик остался доволен.
Сложные отношения с коллегами по цеху не раз вынуждали Магритта дистанцироваться от термина «сюрреализм». «Лучше зовите меня «магическим реалистом» — не раз заявлял он.
И действительно, в манере рисования Магритта практически отсутствует текучая пластика форм, характерная для многих сюрреалистов. Его образы имеют четкие границы, скрупулезно выписанные детали, холодную статичность и поэтому почти осязаемую предметность. Зачастую элементы картины чрезвычайно просты и реалистичны. И вот из этих «элементарных частиц» Магритт создает поистине волшебные конструкции.
Недаром одни из его излюбленных образов — стандартные и безликие «котелки», похожие на клонов агента Смита из к/ф «Матрица». Но стоит художнику поместить эти шаблоны в необычную ситуацию, как они подобно лакмусовой бумажке начинают менять свой цвет. «Я сообщаю скучным вещам новую жизнь» — говорил Магритт.
На его картинах «котелки» являются нам то зависшими, посреди города, то, спокойно прогуливающимися по небу. Под ясным дневным небом может спокойно разместиться, погруженный во тьму, особняк с ярко горящим фонарем, а тяжелая гранитная скала легко парить в воздухе. По морю плывет корабль сам состоящий из воды, птицы растут из почвы подобно кустам, а человек, глядя в зеркало, видит только свой затылок.
Его яблоки, розы, расчески, помазки, разрастаясь до гигантских размеров, тут же обретают важность, значительность и притягательность. И не стоит задаваться вопросом, какой именно смысл подразумевал автор — попытку высмеять деспотию вещей, или, наоборот, воспеть важность мелкого быта. Образы Магритта — это обычно «пустые» символы, чистые визуальные мысли, которые не могут и не должны быть исчерпаны никаким словесным объяснением. Они как кристалл, который блестит разными гранями при разном освещении, но, по сути, остается прозрачным. Недаром сам художник говорил, что «пустота — самая удивительная вещь в мире».
«Искусство изображения — это искусство мышления, призванное подчеркнуть важность человеческой способности видеть… Искусство изображения имеет целью с помощью чисто визуального восприятия внешнего мира и с помощью одного лишь зрения усовершенствовать зримое».
Всю жизнь Магритт прожил с ощущением того, что мир хранит какую-то тайну, скрытую от обыденного человеческого глаза. Недаром одну из своих картин, где изображен глаз с плывущими по роговице облаками, художник назвал «Фальшивое зеркало». Но наиболее ярко эта мысль выражена на одной из самых знаменитых и программных работ Магритта — «Вероломство образов» — где обыкновенную трубку сопровождает ироничная подпись «Это — не трубка». И правда — разве мы можем набить эту трубку табаком?
Точно также, на картине «Удел человеческий» неожиданно обнаруживаешь, что часть пейзажа за окном оказывается нарисованным на мольберте. Шутки шутками, а ведь они поднимают важный философский вопрос о соотношении реальности и искусства.
«Для зрителя дерево находится одновременно внутри комнаты на картине и снаружи в реальном ландшафте. Именно так мы видим мир. Мы видим его вне нас и в то же самое время видим его представление внутри себя. Таким образом мы иногда помещаем в прошлое то, что происходит в настоящем. Тем самым время и пространство освобождаются от того тривиального смысла, которым их наделяет обыденное сознание.
…То, что возбуждает нас в нарисованном дереве, — не имеет никакого отношения к дереву реальному. И наоборот. То, чем мы наслаждаемся в реальной жизни, оставляет нас холодными в изображении этой прекрасной реальности. Не надо путать реальное с сюрреалистическим и сюрреалистическое с подсознательным».
Загадки Магритта не заключают в себе ни четких вопросов, ни ясных ответов. Для него это «запретные образы, непредсказуемые и волнующие, это невыразимое одиночество, которое единственное позволяет услышать молчание мира». Но это еще не означает, что мы не можем их вопрошать и даже получать ответы. Только вопросы и ответы в каждом отдельном случае будут свои.
И в завершение — еще два высказывания Магритта, казалось бы противоречащие друг другу, но, я думаю, достаточно ясные для тех, кто полюбил его живопись.
«Я бы хотел, чтобы мои картины были нужны только тогда, когда люди задумываются над тем, что на них изображено».
«Моя живопись ничего не скрывает. Она вызывает ощущение волшебства, и, конечно, когда человек видит одну из моих картин, он задается вопросом „Что это значит?“. А это ничего не значит, потому что волшебство само по себе ничего не значит: оно непознаваемо».