Военная карьера продвигалась стремительно. На войне ведь как — по служебной лестнице движется тот, кто выжил. Максиму Ермакову везло, и к осени 1942-го, спустя три года после окончания мединститута он был уже начальником дивизионного медсанбата, комбатом, если применить пехотную терминологию.
Но в ноябре 1942 года трудная военная жизнь внезапно оборвалась, и начался период, который жизнью назвать трудно. В боях в Воронежской области контуженый доктор попал в плен. Начался растянувшийся на бесконечные два месяца период выживания.
Длинные колонны пленных согнали в город Россошь, откуда на открытых платформах отправили в тыл, в Харьков. По прибытии всех, кто не смог самостоятельно сойти с платформ, фашисты расстреляли. Через несколько дней, после издевательств и пыток расстреляли комиссаров, среди которых были и обычные офицеры, не сумевшие доказать врагам, что они не политработники.
В число приговоренных попал и контуженый доктор. Спас его немецкий формализм. На месте официальной казни красных комиссаров присутствовал немецкий врач. Максиму Андреевичу удалось обратиться к нему и сообщить, что они коллеги. Фашист заинтересовался, устроил пленному настоящий экзамен, а после опроса отменил казнь.
На следующий день пленных снова погрузили в вагоны. На этот раз в крытые товарные, по 60 человек в каждый вагон, и повезли в неизвестном направлении. Почти трое суток двери были наглухо закрыты. В вагонах стояла нестерпимая вонь от естественных людских отправлений и разлагающихся трупов умерших.
Вагоны открыли в Кременчуге. Пленным устроили «обед». По оцепленной охраной с собаками платформе вдоль состава медленно продвигалась ассенизационная машина, покрытая толстым слоем канализационных отложений. Пленным в пилотки и полы шинелей из шланга разливали жиденькую вонючую водичку с гнилой картошкой и прелым просом. Советские военнопленные — не люди, дикари, брошенные собственным правительством. Их не смущала ни вонь, ни неприглядный вид цистерны, ни побои, ни окрики охраны. Им по-звериному хотелось есть, и их, тех, кто не успел умереть, наконец-то кормили.
С соседнего пути из окон пассажирского поезда за картиной наблюдали и «дружески» подбадривали пленных взмахами рук чистенькие и откормленные мужчины и женщины. Это были цивилизованные люди, немецкие туристы, объезжавшие новые владения рейха.
Кременчуг — примерно половина пути. Следующая остановка, конечная, была в Славуте. Пункт назначения — «гросслазарет 103». Лечебное учреждение для раненых и больных советских военнопленных.
Вся дорога заняла пять суток. Из шестидесяти человек, ехавших в вагоне с доктором Ермаковым, не дожили до конечного пункта 19. Столько же вышли на платформу самостоятельно. Еще 12 обессиленных смогли подползти к выходу, и их унесли в лазарет на носилках. Оставшихся десятерых, которые совсем не могли передвигаться, пристрелили, а трупы сбросили в траншеи, отрытые заранее. Примерно такая же статистика была по всему поезду из восемнадцати вагонов. Каждую неделю гросслазарет принимал три таких состава.
Если бы знали оставшиеся в живых, что их ожидает. Многие из них позавидовали бы мертвым.