Недавно я начала, с большой опаской, надо признаться, читать книгу Стивена Кинга «О письме» («On writing»), ожидая чего угодно, только не описания детства и юности.
Одинокая работающая мать с двумя детьми, бесконечные переезды. Детские болезни с осложнениями, (и одно из «осложнений», традиционно — жажда чтения). Частые, далеко не невинные, проказы, первая попытка написать рассказ в 13 лет для детского фантастического журнала (естественно, отвергнутый, но сохраненной издателем и появившимся на свет, когда Кинг был уже в лучах славы), следующие попытки, уже более успешные. И эта, написанная саркастично и остро, автобиография составляет большую часть книги. Он ничего не стесняется, даже описания кокаиновой и алкогольной зависимости (хотя в Америке уже несколько лет модно признаваться в грехах юности, если они были успешно преодолены и не оставили следа на здоровье).
У представителя другого, хотя довольно близкого жанра, Дина Кунца, также детство было не самым сладким: больная мать, алкоголик-отец, подверженный приступам ярости и помещенный впоследствии в соответствующее заведение. Когда мать была несколько месяцев в больнице, трехлетний мальчик жил у друга семьи, который, укладывая, всегда читал ему книги. Дальше книги сами стали друзьями.
Я сознательно пишу эти, уже довольно многочисленные, заметки, с точки зрения американского подхода к самому литературному процессу. Мне интересно, насколько подобные рекомендации и руководства могут быть хоть как-нибудь полезны. Но данная точка зрения, выраженная еще Хемингуэем — у писателя должно быть несчастное детство, или, по крайней мере, он должен думать, что оно у него было — несколько ошарашивает.
Но вот и французские литературоведы и психологи отмечают, что многие французские же писатели в детстве чувствовали себя заброшенными, недополучившими любви и заботы — самое важное — от матерей (или не давших им этого, или рано ушедших: Бальзак, Ренар, Сартр, Арагон). С другой стороны, есть Стендаль, всю жизнь идеализирующий умершую мать; есть Камю, решивший, как говорят, писать как бы от имени своей неграмотной и глухой матери. Так что тема «на слуху» и было бы удивительно, если бы было по-другому. Считается, что детство решает чуть ли не все в нашей жизни. И исследованиями в этой области в Европе и Америке много и серьезно занимаются.
А в России — как всегда. Мы все понимаем, нам не нужны никакие глубокие изыскания в этой области. Нас учит жизнь. Про Горького и прочих мы хорошо осведомлены, хотя горести и беды, выпавшие на долю русских писателей, в том числе, в детстве, часто несоизмеримы вообще ни с чьими. Хотя, может быть, и не нужно мерить степень несчастья.
Все мы родом из детства. Кому как повезло. Если несчастливое детство — обязательная дань, заложенная в цену таланта, то неизвестно, из чего выбирать…
Да, конечно, обделенный ребенок раньше начинает осознавать многое, главное — то, что жизнь несправедлива по определению. Он чуток, он наблюдателен и внимателен к другим, он яростнее в любви и ненависти. Он просто зачастую мудрее. Он учится преодолевать: жизненнные препятствия, неприятие социума, личные проблемы, страхи, боль, мучительную неуверенность в себе, некоторую неуклюжесть, чувство вины, психологические травмы, неврозы, одним словом. Зависть, наконец, если вдруг возникнет. Он учится стойкости. Он не боится одиночества. Но ведь намного важнее, какие выводы сделает этот ребенок, какой ценностный ряд станет для него основным. Да, несчастные дети, вырастая, чаще реализуются в этом мире. Это общеизвестно. И в злодеяниях тоже — это стало штампом (у Осамы бен Ладена, говорят, было тяжелое детство, был он белой вороной в огромной семье).
Так, может, лучше постараемся не ворошить свои детские несчастья, если таковые были, да и постараемся сделать так, чтобы наши дети сказали: «А у нас было счастливое детство!». Ведь смех ребенка тоже может стать началом новой волшебной сказки…