Дай, думаю, вслушаюсь, что ж он поет-то такое, Юлиан. Может, что полезное. И таки да. Есть у него такая песня «Мама, я звоню тебе с вокзала», музыка не знаю чья, но музыка так себе, не в ней дело, дело в словах. А слова тоже не знаю чьи. Музыка Продольного на слова Поперечного, или наоборот — слова Крутого, а музыка Покатого. Кому интересно, пусть на радио «Маяк» напишет, и там все ему объяснят лично, как Пахомычу про сольфеджио и про полонез Огинского. Я своими словами вам перескажу.
Одним словом, поет он так взволнованно и трогательно: вроде такой парень разочарованный, и звонит он маме. Мама, говорит. Все, дела у меня хуже некуда, ты, мама, все равно не поймешь, как и что, но решил я с этой жизнью кончать. Так он в телефон поет.
Ну? Прикидываете — маме, и такие слова? Мама там, бедная, наверно, сырой зегзицей кычет, но нам того не видать, а видать его упитанное красивое лицо. И он разевает на этом лице рот по всем правилам певческого искусства и дальше поет. Мол, мама. Ты не волнуйся. (А? Как она может не волноваться, я вас спрашиваю?). Деньги я тебе выслал, будешь ты с дровишками и с хлебом. Ну?!! Значит, намекает — вам, мама, от меня только деньжата нужны. Такие слова матери?
И дальше поет. Решение мое окончательное, и решил я под поезд кинуться. (Тут мама, бедная, наверно, совсем заходится). Накал страстей в бархатном голосе прям за душу хватает, публика слезами уже обливается, как из брандспойтов, а он форсирует: мама, я звоню тебе с вокзала, ну, мам, пока, в общем, всем привет, а то вон уже электричка идет, я побежал… И на таком накале страстей трубку вешает.
Ну, тут он кланяется, выжившая (в смысле «уцелевшая», а не в том, в котором вы подумали) публика рукоплещет, букеты несут, Карузо наш отбрасывает с чистого лба усталым жестом черные локоны и кланяется… А я по телику смотрю, тоже, между прочим, лежа на тахте, и вся такая расстроенная: ну ему корзины с цветами, а мама там как? Это ж понять надо.
И тут меня осеняет: дурят нас, хлопцы, как хотят. Вы прикиньте: он послал маме денег на дровишки, точно? Значит, маманя где? Правильно, в деревне. А куда ж он тогда, едрена матрена, звонит? А? В сельсовет? Вы себе представляете избушку с печным отоплением — и телефон? Кто представил, пусть возьмет с полки пирожок. Бо я не могу. Или он перед этим к маме смотался, оставил ей мобилу и сказал: жди, мамань, у меня дельце есть, я щас на вокзал отъеду и тебе оттуда брякну. Тады и поговорим.
В садике завяли все
Лодка на речной мели
Скоро догниёт совсем
Лодка на речной мели
Скоро догниёт совсем
Буду до ночной звезды
Лодку мастерить себе
В горнице моей светло
Это от ночной звезды
Матушка возьмёт ведро
Молча принесёт воды
Матушка возьмёт ведро
Молча принесёт воды
Тут ключевое слово — «молча». Потому что матушке проще самой тридесять ведер принести на старости лет, чем этому созерцателю фигову сто раз напоминать.
Знакомо, да? У него и цветы уж завяли, и лодка развалилась, а он все сидит. И для пущей убедительности в песне это рефреном сделали — про матушку и ведро. Я так прямо и вижу эту картину маслом по хлебу: он в садике лежит, а матушка челночные рейсы с ведрами совершает. Этак за всю жизнь она могла бы уж рукотворное море организовать, если б не всякие хлопоты…
Да что там говорить — высокая это поэзия. Это вам не джага-джага, уси-пуси и пацалуй миня везде. Это понимать надо.