Мало кто знает, что кроме раздавленного железным веком ленинизма-сталинизма гениального Осипа Мандельштама был еще один поэт Мандельштам. Звали его Роальд — в честь Роальда Амундсена: Роальд Чарльсович Мандельштам (1932- 1961).
О родственных связях с Осипом Эмильевичем ничего достоверно не известно. Скорее всего, просто однофамилец. А отчество Чарльсович объясняется тем, что его отец был американским коммунистом, приехавшим в СССР, в страну победившего социализма. Естественно, он был репрессирован — кто бы сомневался.
Роальд попал в блокаду Ленинграда, выжил, был вывезен в эвакуацию, болел астмой, туберкулезом. Он жил очень бедно и скудно, и время ему досталось тяжелое, страшное и удушливое. Но его душевный мир был замечательно богат и, как бы так выразиться, автономен — там не было места убогой советской действительности, доносам, очередям, нищим коммуналкам…
Розами громадными увяло
Неба неостывшее литье —
Вечер, догорая за каналом,
Медленно впадает в забытье.
Ярче глаз под спущенным забралом
Сквозь ограды плещет листопад —
Ночь идет, как мамонт Гасдрубала —
Звездоносный плещется наряд.
Что молчат испуганные птицы?
Чьи лучи скрестились над водой? -
В дымном небе плавают зарницы,
Третий Рим застыл перед бедой.
…Он жил в узкой и длинной комнате на Садовой, у Калинкина моста, в квартире под самой крышей — чувствуете атмосферу поэтической мансарды? Только Ленинград — это не теплый Париж, и с туберкулезом и астмой так жить совсем не весело… Мебели у него почти не было, зато были книги, книги и книги.
Вспоминает композитор Исаак Шварц
Отличительная черта его жизни — внутреннее колоссальное богатство и жуткий контраст с внешней оболочкой его жизни. Я не видел такой убогости внешней оболочки и такого богатейшего внутреннего мира, вот такого контраста я, действительно, не встречал в жизни. Этим для меня Роальд Мандельштам и очень дорог. В этом тщедушном человеке было столько внутренней силы духа. Очень сильный был характер, несмотря на такую кажущуюся внешнюю слабость мышечную, сила духа была мощная… (из беседы на Радио Свобода).
Запах камней и металла,
Острый, как волчьи клыки,
— помнишь? -
В изгибе канала
Призрак забытой руки,
— видишь? -
Деревья на крыши
Позднее золото льют.
В Новой Голландии
— слышишь? -
Карлики листья куют.
И, листопад принимая
В чаши своих площадей,
Город лежит, как Даная,
В золотоносном дожде.
В этом отношении — в противоречии тусклой реальности и ярчайшей духовной жизни — он, пожалуй, напоминал другого страдальца, также подарившего читателям свой прекрасный мир — А.Грина. Только Зурбаганом и Лиссом Роальда Мандельштама был Серебряный век русской поэзии. И еще — его волшебный и красочный город-сказка был очень похож на его родной Ленинград, только он был гораздо ярче.
Ковшом Медведицы отчеркнут,
Скатился с неба лунный серп.
Как ярок рог луны ущербной
И как велик ее ущерб!
На медных досках тротуаров
Шурша, разлегся лунный шелк,
Пятнист от лунного отвара,
От лихорадки лунной желт.
Мой шаг, тяжелый, как раздумье
Безглазых лбов — безлобых лиц,
На площадях давил глазунью
Из луж и ламповых яиц.
— Лети, луна! Плети свой кокон,
Седая вечность — шелкопряд —
Пока темны колодцы окон,
О нас нигде не говорят.
Он совершенно не вписывался в поэтический дискурс своего времени — в 50-е годы уже начали греметь Евтушенко и Рождественский, поэт в России как никогда был «больше чем поэт», а уж гражданином-то нашего поэта всегда заставляли быть: не можешь — научим, не хочешь — заставим. И они становились — кто как мог: скажем это не осуждения ради, но факта для…
А он просто жил — в другом измерении. Поэзия Роальда Мандельштама была устремлена в Серебряный век. Он впитал стихи акмеистов, символистов, любил Блока, боготворил Николая Гумилева. И по его стихам это очень видно. Он был, что называется, внутренний эмигрант, а может быть, даже изгнанник. Внутренний Овидий, если это что-то говорит читателю… И безусловно — мрачно-мистический романтик.
Веселятся ночные химеры,
И скорбит обездоленный кат:
Облака — золотые Галеры —
Уплывают в багровый закат.
Потушив восходящие звезды,
Каменея при полной луне,
Небеса, как огромная роза,
Отцветая, склонились ко мне.
Где душа бесконечно витает?
Что тревожит напрасную грусть?
Поутру обновленного края,
Я теперь никогда не проснусь.
Там, где день, утомленный безмерно,
Забывается радостным сном —
Осторожный, опустит галерник,
На стеклянное небо весло.
Получившего новую веру,
Не коснется застенчивый кат, —
Уплывают, качаясь, галеры
На багрово-цветущий закат.
01.05.54 г.
Он был очень слаб и болен, и прожил всего 29 лет… А умер фактически от бедности и недоедания, не увидев при жизни ни единой своей строчки в опубликованном виде.
Первая посмертная книга Роальда Мандельштама — «Избранное» — вышла в Иерусалиме в 1982 году.
Но все-таки он был и успел написать стихи.
* * *
Когда-то в утренней земле
Была Эллада…
Не надо умерших будить,
Грустить не надо.
Проходит вечер, ночь пройдет —
Придут туманы,
Любая рана заживет,
Любая рана.
Зачем о будущем жалеть,
Бранить минувших?
Быть может, лучше просто петь,
Быть может, лучше?
О яркой ветренней заре
На белом свете,
Где цепи тихих фонарей
Качает ветер,
А в желтых листьях тополей
Живет отрада:
— Была Эллада на земле,
Была Эллада…