Робинзон вполне заслужил то, чтобы в его честь назвали участок суши в океане, окружённый со всех сторон водой, на котором он прожил 28 лет — сначала в полном одиночестве, а потом вместе со слугой и другом, индейцем Пятницей. Про «участок суши» я упомянул всего лишь для того, чтобы не повторять в очередной раз слово «остров», которое де-факто не имеет зеркальных синонимов. Но, прочитав определение понятия, как будто хорошо знакомое еще со школьных лет, я обнаружил любопытный нюанс.
На самом деле островом является не всякий участок земной тверди посреди водной стихии, а лишь тот, который «постоянно возвышается над водой даже в период наибольшего прилива». Выходит, что фрагменты суши, время от времени полностью затопляемые водой (а такое встречается не столь уж и редко), строго формально островами не являются. Как же тогда их следует называть? Быть может, рифами, отмелями и маршами… Или для этого случая предусмотрен какой-то отдельный, очень специальный термин (по-научному — гидроним)?
Образец другого, пожалуй, прямо противоположного качества — остров, время от времени сливающийся с большой землей посредством перешейка, пересыпи или какого-то иного участка суши. Самый известный из них — это, конечно же, Мон-Сен-Мишель в Нормандии. Логично было бы называть такие острова «полуостровами», но это слово уже давно и прочно занято, поэтому эксперты придумали новый гидроним — «приливной остров» (если честно, не знаю, является ли этот термин строго научным или всего лишь публицистическим).
Приют Робинзона определенно не уходил под воду ни частями, ни целиком, равно как и не соединялся полоской суши с материком во время отлива. И, стало быть, является островом в классическом значении этого слова. Что же с его именем?
Для начала попробуем вспомнить, как его называл сам Крузо. А называл он его, разумеется, не своим именем… Хотя постойте… пожалуй что и своим, но в несколько иной интерпретации, используя притяжательное местоимение «мой».
Сразу же вспоминаю, как тяжело давались мне школьные уроки грамматики, и если бы вы спросили меня сейчас, что такое есть это самое «притяжательное местоимение», я бы не смог дать точный ответ. Иногда, впрочем, Робинзон, говоря об острове, использовал указательное местоимение «этот» (this).
«Когда я взобрался на вершину холма (что стоило мне немалых усилий), мне стала ясна моя горькая участь: я был на острове; кругом со всех сторон тянулось море, за которым нигде не видно было земли, если не считать торчавших в отдалении нескольких скал да двух маленьких островов, поменьше моего, лежавших милях в десяти к западу».
Напомню фабулу романа. Герой книги, англичанин по происхождению и бразильский плантатор по роду деятельности, отправился в экспедицию за рабами на черный континент (а чего еще приходится ожидать от белого плантатора?), однако его корабль потерпел крушение неподалеку от устья «большой реки» Ориноко. Все моряки, за исключением Крузо, погибли, и бывший плантатор остался в полном одиночестве на диком, необитаемом острове. Там он и прожил долгие годы, пока не был спасен соотечественниками-британцами, которым помог подавить вспыхнувший на их корабле мятеж.
Отношение Крузо к своему острову за долгие годы сожительства несколько раз менялось: как нетрудно догадаться, оно варьировалось в широком диапазоне — от нежной любви до лютой ненависти и глубокого отчаяния. Не будучи литератором (впрочем, он стал им впоследствии), Робинзон использовал множество различных эпитетов и метафор для описания своей обители. Пребывая в состоянии депрессии, он называл ее «злополучным», «диким и безотрадным» островом и «одиноким пустынным местом» (разумеется, я использовал русский перевод книги).
Депрессия Крузо едва не сменилась отчаянием, когда он узнал, что его остров периодически навещают дикари, которые устраивают тут свои каннибальские оргии. И он решил любой ценой добраться до земли, которую видел в ясные дни на горизонте (и которая на самом деле была еще одним островом), используя в качестве транспортного средства сооруженный из подручного материала плот.
Мореход из Крузо получился неважный, к тому же он не имел представления ни о морских течениях, ни о направлениях ветров в акватории острова (хотя, казалось бы, мог за долгие годы изучить эти природные явления), не говоря уже о том, что был лишен возможности использовать прогнозы синоптиков ввиду полного отсутствия как прогнозов, так и самих синоптиков. Поэтому его едва не унесло бурным течением в открытое море.
Легко догадаться, что минус быстро сменился на плюс, и остров отчаяния превратился для незадачливого мореплавателя в землю обетованную.
«На свой пустынный, заброшенный остров я смотрел теперь, как на земной рай, и единственным моим желанием было вернуться в этот рай. В страстном порыве я простирал к нему руки, взывая: „О, благодатная пустыня! Я никогда больше не увижу тебя! О, я несчастный, что со мной будет?“… Чего бы я не дал теперь, чтобы очутиться вновь на том безлюдном берегу… Не могу выразить, в каком я был отчаянии, когда увидел, что меня унесло от моего милого острова (да, теперь он казался мне милым), унесло в безбрежный океан почти на шесть миль, и я должен навеки проститься с надеждой увидеть его вновь.»
(Хочется надеяться, что русский перевод адекватен английскому оригиналу.) Как бы то ни было, ни притяжательные, ни указательные местоимения не могут послужить названием острова, а какого-то конкретного его имени на страницах «Необыкновенных приключений Робинзона Крузо» и его продолжения, «Дальнейших приключений Робинзона Крузо», я, сколько ни искал, так и не обнаружил.
Так почему же остров все-таки остался безымянным? Ответ на этот вопрос я нашел в одной из ученых книг по топонимике (это отрасль знания, изучающая географические названия — топонимы). Найти нужный отрывок, когда он понадобился мне для статьи, так и не удалось, поэтому перескажу суть дела, что называется, «своими словами».
В древние времена и средневековье жизнь большинства людей протекала на достаточно ограниченном пространстве их родных хуторов, деревень и поселений. Занятые тяжелым повседневным трудом, простые крестьяне и поселяне редко покидали пределы своей «малой родины» и, в лучшем случае, иногда посещали по торговым делам или в целях развлечения лишь ближайший городок.
Между тем имена собственные, конкретные топонимы обычно возникают в тех случаях, когда у людей появляется необходимость отличать частное от общего (повод вспомнить еще одну науку — философию). Однако в границах небольших локаций существует, как правило, достаточно ограниченное число значимых для местного сообщества природных объектов, достопримечательностей и сооружений.
Семь рек и десять мостов, которые используются в хозяйственном обороте, нуждаются в именах собственных, иначе люди теряют ориентировку в пространстве и не знают, по какому мосту и через какую реку предстоит доставить заказ из «яндекс-лавки». Если же поблизости от поселения существует только одна река, одна гора, один мост и один город, то потребность в именах как таковых в принципе отпадает, поскольку очевидно, что если мост назвать не мостом Вздохов, а просто мостом, а город — не Верхним Волочком или Нижним Новгородом, а просто городом, то ошибиться все равно невозможно, поскольку других мостов и городов рядом нет и в ближайшем будущем не ожидается.
Все мы знаем про великую сибирскую реку Лена. Легко предположить, что ее название является уменьшительным от женского имени Елена, вопрос лишь в том, в честь какой из множества Елен назван этот великий водный поток. Тем не менее такое предположение в корне ошибочно. Эксперты утверждают, что название «Лена» образовано от эвенкийского «Елю-Енэ» (варианты — «Елюенэ», «Линэ»), которое, в свою очередь, является производным от эвенкийского же слова «йэнэ», что означает «большая река».
То есть получается, что для коренных жителей, эвенков, знаменитая река не имела собственного имени и обозначалась именем нарицательным, типовым — «река» (разумеется, с добавлением «большая»). И когда кто-нибудь из местных жителей собирался отправиться на рыбную ловлю или по каким-то иным насущным делам к берегам реки, которую мы теперь называем именем Лена, он просто говорил соседям, что идет к «большой реке», и все прекрасно понимали, куда именно он направляется. И, может быть, даже просили взять его с собой.
Окончание следует…