И вот тут начинаются удивительные вещи. Карлсона у себя дома не любят. Не то чтобы ненавидят — просто держат на расстоянии. В их детстве он не был героем. Скорее — проблемой.
Почему? Что пошло не так между страной и её литературным продуктом и как вышло, что в России Карлсон стал своим?
Оригинал и адаптация: два разных Карлсона
В книгах Астрид Линдгрен Карлсон — персонаж весьма специфический. Он эгоистичен, громогласен, склонен к вранью и разрушениям. Его мотивация проста: «Мне скучно — пошалю».
Для шведской традиции с её акцентом на личные границы, уважение к пространству другого и сдержанность Карлсон выглядит как социально небезопасный тип. Ребёнку предлагают восхищаться кем-то, кто без спроса влетает в чужой дом, портит вещи, врёт взрослым и при этом считает себя «в меру упитанным мужчиной в самом расцвете сил».
В Швеции Карлсона воспринимают как метафору инфантильности, как воплощение недопустимого — в том числе потому, что в конце истории никто не берёт за него ответственность.
А теперь — перелетаем в СССР.
Советский Карлсон: вино из варенья и немножко хулиганства
Мультфильм 1968 года сделал то, что делают хорошие адаптации: перевёл не только язык, но и душу героя.
Карлсон стал не «проблемой», а ответом на неё. В стране, где взрослые были часто занятые, строгие, предсказуемые и «правильные», появился герой, который был всё наоборот. Он не строил — он разрушал. Не поучал, а хулиганил. И делал это с таким обаянием, что его невозможно было не полюбить.
Для советского ребёнка Карлсон был голосом свободы. Весёлой, безответственной, немножко бессмысленной — и потому особенно ценной.
Он говорил, что можно есть варенье, смеяться, не быть идеальным и всё равно быть нужным. В мире, где одобрение зависело от успеваемости и дисциплины, это звучало как спасение.
Линдгрен писала Карлсона как образ внутреннего бунта, но без восторга. Его нельзя назвать положительным героем в полном смысле. Шведская культурная традиция более сдержанна, рациональна, она взрослая.
Русская — часто построена на одушевлении шалости. Наши герои любят порушить правила, но при этом оставаться обаятельными: вспомните Незнайку, Буратино, Чебурашку с его «неуклюжестью». Мы умеем и любим оправдывать симпатичных проказников.
Ирония культурного восприятия
Получилось странно: Швеция породила Карлсона — и держится от него подальше. А Россия — приютила и влюбилась. Потому что для одного народа он — тревожный сигнал, а для другого — глоток воздуха.
И в этом, возможно, главное: герои — это не только про то, какими они написаны. Это про то, кто их читает.
Карлсон в шведском исполнении — персонаж с вопросами. В русском — с вареньем и улыбкой.
Мы не просто адаптировали его — мы «перепридумали». Сняли углы, добавили тепла, дали голос Василия Ливанова, и вот он уже летает над крышами не как символ эгоизма, а как друг в одиночестве.
Может быть, поэтому он и остался у нас. Потому что у нас он — про дружбу, про тоску по свободе, про возможность быть собой.
А для Швеции — он так и остался тем самым странным взрослым с пропеллером, с которым не очень хочется встречаться. Даже на крыше.