Та же Линдгрен стала первой женщиной, принятой в шведскую Королевскую академию. В 1985 г. Астрид объявили «самым читаемым шведским автором». А еще раньше, в 1957 г., она стала первой детской писательницей Швеции, получившей премию за литературные достижения.
Об остальных бесчисленных премиях и говорить не надо — отметим лишь награды ЮНЕСКО, премию Л. Кэрролла, Международную золотую медаль Льва Толстого и премию Андерсена (удостаивали дважды), которую называют «малой Нобелевской». «Большую» ей правда так и не дали, хотя Астрид и выдвигали на нее в 2000 г., иначе бы она, плюс ко всему, стала и первым детским автором среди нобелевских лауреатов. Да и Бог с ней, с премией, достаточно того, что авторитет Линдгрен в Швеции был так высок, что она даже влияла на политику.
Так, в 1976 г. писательница возмутилась, что налог, начисленный ей за год, превышал годовой доход. Тогда она пишет сатирическую сказку против налоговой системы Швеции о ведьме Помпериопоссу. Считают, что в последующей за этим отставке социал-демократического правительства критика знаменитой писательницы сыграла не последнюю роль. А в 1985 г. Линдгрен приняла самое активное участие в дискуссии по поводу гуманного отношения к домашнему скоту. Принятый впоследствии соответствующий закон в Швеции так и прозвали «закон Линдгрен».
В 1996 г. писательнице при жизни был установлен памятник в стокгольмском парке, а уже после смерти ее именем назвали столичную улицу Далатаган. В конце жизни Астрид уже почти не видела, поэтому лишь ощупала свой памятник и с улыбкой сказала: «Похоже».
По отношению к Линдгрен можно легко сказать банальность о том, что талант девочки проявился еще в детстве. В школе она отличалась как большая выдумщица и отличница по литературе, а одно из ее сочинений даже напечатали в газете ее родного городка, за что потом девочку часто дразнили «Сельмой Лагерлеф из Виммербю». Окончив школу, Астрид (тогда еще не Линдгрен, а Эриксон) пошла работать в местную газету, а потом… начались трудности переходного возраста. Девушка первой в провинциальном Виммербю остригает свои длинные волосы, а через некоторое время у нее рождается ребенок, отец которого неизвестен и до сих пор. Что и говорить — скандал! Даже родители, с которыми у Астрид всегда были теплые и нежные отношения, заявляют, что домой она может не возвращаться. Будущая гордость Швеции в отчаянии отвозит сына к своим знакомым в Данию, а сама отправляется в Стокгольм в поисках работы. О лишениях в этот период говорить излишне — вы вполне можете это представить. И вот однажды она, придя с просьбой о работе стенографисткой в Королевское общество автомобилистов, внезапно расплакалась. Что-то екнуло в груди главы общества Стуре Линдгрена, и он произнес: «Вы приняты». А спустя пять лет предложил ей руку, сердце и фамилию, которую Астрид впоследствии обессмертила.
Но скоро быль сказывается, не скоро сказки делаются. Намучившаяся Астрид мирится с родителями, забирает к себе сына, рожает от мужа дочку и начинает вести спокойную жизнь домохозяйки без всяких претензий на литературные премии. Роль первого толчка, как всегда, сыграли дети…
Линдгрен часто шутила, что как писатель она продукт капризов суровой скандинавской погоды. И это отчасти правда — причиной написания первой знаменитой книги стали болезни. Сначала простудилась дочка Карен и, чтобы не скучать, попросила маму придумать ей сказку. Астрид спросила: «О чем?» и тут же получила ответ: «О Пеппи Длинный Чулок». Карен выздоровела, но сказку не забыла и пересказывала приключения Пеппи своим друзьям. А тут случился гололед и ее мама вывихнула ногу. Теперь Астрид лежала без движения и от скуки стала записывать всё рассказанное своей дочери. А после выздоровления взяла и послала рукопись в одно из издательств. Предвидя критику, Линдгрен даже приложила письмо, где писала: «У Рассела я прочла, что главная особенность психологии ребенка — его стремление быть взрослым, или, точнее говоря, жажда власти». Авторитет известного английского философа не убедил издателей, и они книгу отвергли.
Представляю, как они рвали на себе волосы потом, когда сказку о Пеппи опубликовало другое издательство. Выйдя в 1945 г., книга снискала такую популярность, что издательство, не задумываясь, предложило Линдгрен должность редактора детской литературы.
Кстати, героиню сказки в оригинале зовут не Пеппи, а Пиппи. Просто советская переводчица Л. Лунгина решила не провоцировать детей на, ну скажем так, «неадекватное фонетическое восприятие». Энурезом героиня Линдгрен, насколько известно, не страдала. Новая переводчица Л. Брауде буквальность соблюла, в результате чего ей пришлось написать в предисловии: «Только не забудьте поставить ударение на первом слоге: «ПИппи».
Во внешнем виде Пеппи-Пиппи легко узнать саму писательницу в детстве: те же косички, порванные чулки и непоседливость. Плюс ко всему, писательница наделила свою героиню совершенной и полной свободой. «Моя мама — ангел, а папа — негритянский король», — гордо говорит Пеппи, но папаша большую часть времени находится далеко, поэтому проблемы «отцов и детей» между ними не возникает. Плюс ко всему, девочка обладает недюжинной силой (независима физически) и мешком золота (независима финансово). Совладать с такой «железной леди» не под силу ни ворам, ни уж тем более учителям и прочей солидной городской общественности. Линдгрен еще не забыла надпись на своем училище: «Благочестие. Порядок. Прилежание», и ее Пеппи сделала всё возможное, чтобы поиздеваться и высмеять эти надутые строки.
«- Ну, Пиппи, как по-твоему, сколько будет 8 плюс 4?
— Примерно 67, — решила Пиппи.
— Конечно, нет, — сказала фрекен, — 8 плюс 4 будет 12.
— Э, нет, моя милая старушенция, так дело не пойдет, — сказала Пиппи. — Ты сама совсем недавно сказала, что 7 плюс 5 будет 12. Какой ни на есть, а порядок должен же быть даже в школе. И вообще, если ты в таком телячьем восторге от всех этих глупостей, почему не засадишь саму себя в угол и не посчитаешь? Почему ты не оставишь нас в покое, чтобы мы могли поиграть в пятнашки? Нет, ну надо же, теперь я снова говорю „ты“! Но не можете ли вы простить меня только в этот последний раз? А я уж попытаюсь получше удержать это в памяти.
Фрекен сказала, что она так и сделает. Но она решила, что нет смысла даже пытаться просить Пиппи еще что-нибудь сосчитать. Вместо нее она стала спрашивать других детей.
— Томми, — сказала она. — Ты можешь ответить мне на такой вопрос: если у Лизы 7 яблок, а у Акселя — 9, сколько яблок у них вместе?
— Да, да, скажи ты, Томми, — вмешалась Пиппи. — И заодно можешь ответить мне на такой вопрос: если у Лизы заболел живот, а у Акселя еще сильнее заболел живот, кто в этом виноват и где они свистнули яблоки?»
(А. Линдгрен «Пиппи Длинныйчулок», пер. Л. Брауде)
Безусловно, дети были в восторге от подобного «анархизма». Взрослые же разделились. Одни обвиняли книгу в антипедагогичности. Так, первый французский перевод «Пеппи…» был сильно отредактирован и сокращен на четверть. Не искалечен, но сильно смягчен и русский перевод Л. Лунгиной.
Другие читатели, напротив, считали сказку настоящим восстанием против давления общественных институтов на личность. Плюс ко всему, Пеппи объявили своим идеалом… шведские феминистки! Хотя Линдгрен всегда заявляла, что феминисткой никогда не была, просто «сталкиваясь с предрассудками, всегда решительно их осуждала».
А вообще все эти споры глупы уже по той причине, что фантазию нельзя уложить в «прокрустово ложе» каких-либо норм, кроме норм литературных, творческих, о которых хорошо сказал еще О. Уайльд: «Нет книг нравственных или безнравственных. Есть книги хорошо написанные или написанные плохо. Вот и все». Линдгрен почти ему вторит: «Своими книгами я не пыталась воспитывать или поучать детей. Во время работы я не думала ни о литературе, ни о педагогике. Меня больше занимало и радовало то, что я снова становлюсь ребенком… Я писала только такие книги, которые были мне по сердцу, и от которых я сама получала удовольствие. Без этого не может быть уверенности, что написанное увлечет кого-то еще».
И «Пеппи» в конце концов стала классикой, а Линдгрен — классиком, написавшим еще множество замечательных детских книг: «Эмиль из Леннеберги», «Мио, мой Мио», «Расмус-бродяга», «Рони — дочь разбойника» и др.
«В мире нет ничего важнее свободы, и в детской литературе тоже. …Позвольте детским писателям писать о чем угодно — на свой страх и риск! Пусть и детские писатели почувствуют на собственной шкуре, что такое риск. Но только пусть они будут свободны. Свободны писать по своему разумению, а не по указке и не по готовым рецептам».
(А. Линдгрен)