Впрочем, одно дело — идейная борьба за права социальных низов, «униженных и оскорбленных», и совсем другое — столкновение с типичными и не очень представителями этих низов в реальной жизни. Об одном из таких эпизодов рассказано в биографии писателя, написанной Х. Пирсоном.
Автор «Оливера Твиста», у которого подрастали юные дочери, был противником сквернословия; он считал, что брань развращает человека, и утверждал, что на улицах Лондона можно услышать больше нецензурных выражений, чем во всех европейских странах, вместе взятых (интересно, учитывал ли он в своих выкладках российские города, или Россия не была для него Европой?). Парламент когда-то издал указ о наказании за нецензурную ругань, но полиция, у которой было по горло других забот, де-факто игнорировала его.
Диккенс, отец большого семейства, решил что необходимо оградить детей, собственных и чужих, от площадной ругани, звучавшей в Лондоне на каждом шагу, и заставить органы правопорядка соблюдать указ. Повод для начала борьбы, как и следовало ожидать, не заставил ждать себя.
Как-то на улице с ним поравнялась компания развязных молодых людей, типичных лондонских гопников, и находившаяся среди них юная девица отпустила по адресу Диккенса неприличное замечание. Едва ли оно содержало в себе что-то, связанное с критикой его романов — скорее всего, девушка их не читала по той причине, что не умела читать. По-видимому, типичные (или не очень?) и не слишком трезвые представители городских низов решили покуражиться над попавшимся им на глаза прилично одетым, благопристойным и трезвым джентльменом, который случайно оказался
Литературная деятельность приучает людей к терпению, и Диккенс шел за компанией целую милю, не обращая внимания на то, что стал мишенью разного рода непристойных насмешек и острот с ее стороны. Наконец мучители и жертва, они же охотник и преследуемая дичь, наткнулись на полисмена, и, завидев его, парни тотчас же бросились наутек, оставив спутницу на произвол судьбы (быть может, она было просто слишком пьяна, чтобы убегать?). Диккенс, человек к тому времени известный и даже знаменитый, назвал себя и потребовал, чтобы
Полисмен заявил, что слышит подобного рода обвинение первый раз в жизни, но Диккенс настоял на своем. Девушка была арестована и помещена в полицейский участок. Защитник обездоленных не поленился сбегать домой, чтобы принести текст указа, в котором говорилось о запрете сквернословия в общественных местах.
Оказалось, что инспектор, местный Лестрейд, равно как и участковый полисмен, даже не подозревал о существовании подобного рода указа (может быть, только делал вид?). Он несколько раз перечитал его, но хотя и был недоволен требованием джентльмена, не имел формальных оснований отказать уважаемому человеку в поддержке закона.
На следующее утро Диккенс явился к мировому судье, чтобы дать свидетельские показания по делу. Оказалось, что и судья тоже не был знаком с указом (ох уж это пресловутое британское уважение к букве и духу закона!).
Выслушав безо всякого энтузиазма заявление Диккенса, судья тотчас же начал совещаться с помощником.
Оба явно считали, что я гораздо больше заслуживаю осуждения, чем арестованная: я ведь по собственной воле потревожил их своим приходом, чего об арестованной никак нельзя было сказать.
Так писал с присущей ему иронией Диккенс. Взвесив все «за и против», судья проявил сомнение в том, подсудно ли это дело, так как о подобных обвинениях никто в их суде даже не слыхал.
— Не слыхали, так услышат, — ответил Диккенс.
И вручил судье экземпляр указа, в котором был специально помечен пункт, запрещающий браниться в общественных местах. Это вызвало новый обмен мнений между судьей и клерком, после чего судья спросил:
— Мистер Диккенс, вы действительно хотите посадить эту девушку в тюрьму?
— А зачем бы я иначе пожаловал сюда, по-вашему? — холодно возразил Диккенс.
Делать было нечего и пришлось дать заявлению свидетеля ход. Диккенса привели к присяге и выслушали его показания, после чего судья приговорил арестованную к штрафу в десять шиллингов или нескольким дням тюремного заключения (наверное, все-таки к чему-то одному… или ей самой был представлен выбор того, как она предпочитает быть наказанной?).
— Эх, сэр, — сказал Диккенсу полицейский, провожая его до дверей суда, — этой тюрьма будет не в новинку. Она же с Чарльз-стрит, что рядом с Друри-лейн!
(Все-таки девушка предпочла тюремное заключение? Вполне логично, потому что 10 шиллингов — немалая по тем временам сумма, и едва ли она у нее имелась). Заметим, что в начале XIX века (и, наверное, позднее, во времена Диккенса) район, где находилась улица Друри-Лейн, считался одной из самых опасных трущоб Лондона, где процветали бандитизм и проституция.
Излишняя горячность? Возможно, но было ведь и другое: разве не он ходил по трущобам, отыскивая беспризорных, чтобы дать им хлеб или кров?
Так подытоживает эту историю биограф.
Судя по всему, каких-либо серьезных последствий этот случай не имел, и сквернословить на улицах Лондона, равно как и других британских городов, англичане меньше не стали. Сама же девушка, то ли обидевшая Диккенса, то ли обиженная им, едва ли стала после этого случая почитательницей творчества величайшего английского романиста и борца за права широких масс, даже если научилась читать.
Ну что же, как принято говорить в таких случаях, «он (Диккенс) хотя бы попытался что-то сделать!».