За двадцать лет кромешного ада тюрем и лагерной жизни её душа многое выносила. В феврале 1956 года, уже приготовившись умереть от голода, написала Галина Иосифовна о том, как её незаконно преследовали, и отправила с большими трудностями послание в Москву на двадцатый съезд, в Президиум. В докладе
А потом, в жаркий день августовский, на неё смотрели «три десятка глаз» с удивлением: как же эта женщина в штапельном платьице выцветшем не погибла с такими обвинениями? Она давно уже в справедливость не верила, но разрешили правду говорить наверху, и вся ложь «сгорела дотла на чистом огне истины». Далеко в её прошлом остался страшный год с похоронами Алексея Максимовича, арестом мужа и тюремными мытарствами, через двадцать лет ученице Горького подарили жизнь, и она надеялась поделиться с людьми своими мыслями.
Она хотела рассказать о безмерном восхвалении одной личности, предупредить, что культ начинается с невинного славословия, тонкой лести, развивая в правителях тиранию тщеславия. Она познала, как разъедают притворство, ложь и предательство души человеческие, как легко исчезают доверие, признание, и возникают животный страх, предсмертное отчаяние, как переписывается для тирана даже далёкая история, как рождаются мифы о его жизни.
Писательница задумала цикл «Странствия по минувшим годам», но её останавливали, предлагали одуматься, напоминая, что она, как все реабилитированные, подписку давала о неразглашении. Галина Иосифовна решила обратиться к главной своей теме — биографиям Карла Маркса и Фридриха Энгельса, запрещённый роман «Юность Маркса» был написан ею за год до смерти Горького. Она часто потом вспоминала слова Алексея Максимовича: «Знаете, куда надо бы вам заглянуть? В тюрьму!». И послушная ученица заглянула в Наркомат внутренних дел — где ж ей было знать, что прихоть тирана давно уже пропасть бесправия для советских людей приготовила.
В Отделе культуры ЦК решение писать биографии одобрили, но не знали, как помочь Серебряковой вернуться в Москву. Галина Иосифовна хорошо изучила советское право телефонное и попросила только один звонок сделать в приёмную Демичева. Её не хотели принять, ссылались на занятость, но уступили просьбе настоятельной и несколько минут для посещения выделили. И она рассказала на приёме в горкоме, каким безжалостным бывает культ одной личности. Какие пытки применяла опричнина «великого вождя», уничтожая свидетелей и неугодных, как становились «врагами» и «шпионами» герои революции, как превратился лидер государства в беспощадного тирана.
Больше двух часов проговорила измученная роком женщина, повествуя про арест мужа, свидетеля страшной ночи ноябрьской в квартире Сталина, вспоминая, как сидела она голая в резиновой камере, как бил её нагайкой по груди Абакумов, оставляя на вечную память полосы, как издевались во Владимирском централе опричники, как ждали её смерти, а она сопротивлялась, надеясь ещё увидеться со своими дочками. Дрогнет сердце мужское от услышанных страданий нечеловеческих, поднимет рука трубку телефонную, и улыбнётся ещё раз судьба писательнице — через две недели будет с семьёй жить в Москве на Кутузовском проспекте Галина Иосифовна.
Когда-то в Гражданскую войну ушла на фронт, оставив записку матери, девочка четырнадцати лет с косичками, дочь польских революционеров Иосифа Быка и Брониславы Красуцкой, Галочка.
Но Галина Иосифовна очень хотела, чтобы её услышали, и в историческом романе «Похищение огня» мысли, годами выстраданные, всё-таки будут записаны. В диалоге о творчестве писателя Томаса Карлейля появится абзац, в котором она выскажет всё, что сама о культе личности думала:
«Культ одной личности. Как выгоден он тем, кто рассчитывает получить титулы и богатство. Но сколько неисчислимых бед несёт он народу. Произвол, каприз и прихоть постепенно узакониваются, и вот уже всех тех, кто творит историю, подменяет одна воля, одно имя, доброе или злое, кто может предугадать это? Народ вначале незаметно подталкивают к неведомой бездне, какой является всегда характер человека, получившего бесконтрольную власть в государстве. Десятки случайных влияний, подозрительность и распущенность, усиливающиеся с самовластием, решают подчас судьбы не только отдельных зависимых людей, но и всего народа».
А впереди, в бликах времени, уже после ухода писательницы, будут спорить на разных «рингах» знаменитости о культе личности: об уважении к правителям, о процедурных моментах, о тревоге перед неизвестностью при грядущей смене лидера. Они знали о нём понаслышке: никто из них не испытал на себе ужаса несвободы и преследований, не представлял, как портят лесть и славословие со временем даже очень порядочных, симпатичных и совестливых правителей.
«Нельзя сравнивать Большой террор и прославление в демократическом обществе,» — утверждали они, позабыв, как начиналась деспотия пролетарской партии: почётный караул на Финляндском вокзале, восторженная толпа, броневик, прожектора и зажигающая речь Владимира Ильича Ленина, уважавшего, как оказалось, жизни только своих товарищей. А потом четырёхлетняя Гражданская война и воюющие за правое дело подростки, у которых спустя двадцать лет отнимала жизни тирания одной личности.
Одно имя — доброе или злое, кто может предугадать это?