Через него переступали и по воле обстоятельств (Лот и его дочери), и по причине непреодолимой силы любви. Одна из таких историй — в девятой книге «Метаморфоз» Овидия.
…Скульптор Пигмалион изваял статую, в которую влюбился до безумия. В результате его усиленных молитв боги смилостивились, и его творение — Галатея — не только получило жизнь, но и у Пигмалиона и Галатеи родился Кинир.
У Кинира родилась дочь Мирра, обладательница невообразимой красоты:
Отовсюду
Знатные ищут тебя домогатели. Юность Востока
Вся о постели твоей соревнуется.
Но девушка воспылала страстью к отцу. Она понимает грешность своего чувства:
Все понимает сама, от любви отвращается гнусной
Мирра, — «Где мысли мои? Что надо мне? — молвит, — о боги!Реклама
Ты, Благочестье, и ты, о право священное крови,
Грех запретите, — молю, — преступлению станьте препоной,
Коль преступленье в том есть».
Но греховные мысли не отступают, преследуют ее. Мирра хочет найти себе оправдание:
Счастливы те, кто запретов не знал! Дурные законы
Сам себе дал человек, и то, что природа прощает,
Зависть людская клеймит.
Она продолжает рассуждать (ее рассуждения говорят от том, что она была достаточно образована, по крайней мере, в этой части человеческих отношений):
Говорят, что такие, однако,
Есть племена, где с отцом сопрягается дочь или с сыном
Мать, и почтенье у них лишь растет от любви их взаимной.
Ее отчаяние безмерно:
Горе мое, что не там привелось мне родиться!
Реклама
Мне сама его близость
Стала проклятием. Будь я чужой, счастливей была бы!
Она рассуждает о том, что произойдет, если она соединится с отцом: кем она будет матери, брату. Она пытается представить поведение отца:
Думаешь, хочет и он? Воспротивится! Он благочестен,
Помнит закон.
И тут же она представляет себе, что и он хочет соединиться с ней:
О, когда б им то же безумье владело!
Меж тем отец собирает женихов и просит Мирру выбрать желанного:
Мирра сначала молчит, от отцова лица не отводит
Взора, горит, и глаза обливаются влагою теплой.
Но полагает Кинир, — то девичий стыд; запрещает
Плакать, и щеки ее осушает, и в губы целует.
Рада она поцелуям его. На вопрос же, — которыйРеклама
Был бы любезен ей муж, — «На тебя, — отвечала, — похожий!»
Он же не понял ее и за речь похваляет: «И впредь ты
Столь же почтительной будь!»
Слова о почтительности убили в ней всякую надежду на то, что ее тайные желания осуществятся.
Наступает ночь, ночь бесконечных мук. Она не видит выхода и решает покончить счеты с жизнью, приготовила петлю. Но бдительная кормилица услышала подозрительные звуки и вошла в комнату. Она вынула несчастную из петли и в слезах просит открыться, рассказать, что происходит. Кормилица ей говорит, что она поможет ей заговорами, травами, чем угодно, и тайну сохранит.
Мирра напрямую так и не сказала причину своего горя, но по намекам кормилица поняла, в чем дело — и стала соучастницей.
Наступил праздник Цереры. Мать Мирры ушла из дома, поскольку во время этого праздника девять дней нельзя предаваться любви. Между тем кормилица застает Кинира одного, полупьяного и рассказывает ему о том, что есть девица, которая страстно хочет с ним соединиться. Кинир соглашается — и нянька говорит об этом Мирре.
Мирра идет к отцу в спальню, а всё как бы предвещает беду:
Трижды споткнулась, — судьба призывала обратно. Три раза Филин могильный давал смертельное знаменье криком. Все же идет. Темнота уменьшает девичью стыдливость.
Мирра в нерешительности, она медлит, но
старуха влечет; к высокому ложу Деву уже подвела и вручает, — «Бери ее! — молвит, — Стала твоею, Кинир!» — и позорно тела сопрягает.
Так продолжалось несколько ночей, пока Кинир не увидел, с кем он был. Мирра убежала от его меча, страх увел ее далеко от дома.
Она блуждала девять месяцев, пришло время рожать. Она обращается к богам с молитвой:
Переменивши меня, откажите мне в жизни и смерти!
Боги ее обращают в дерево,
Корой источенная мирра Имя хранит госпожи, и века про нее не забудут.
В то время плод созрел, как бы пришла пора появиться на свет:
А под корою меж тем рос грешно зачатый ребенок, Он уж дороги искал, по которой — без матери — мог бы В мир показаться; живот бременеющий в дереве вздулся.
Ребенка приняла сама Луцина — богиня деторождения, а ухаживали за ним наяды — речные нимфы. Ребенок вырос неописуемым красавцем — это был Адонис.