Но не прошло и четверти часа, как она выбежала к Николаю вся раскрасневшаяся:
Ты представляешь, что придумал этот старый дурак? Только я вошла к нему в кабинет, он весь расплылся в доброй улыбке: «Ощень хорошо, Юля, что вы пришли. Садитесь, садитесь вот сюда на диван. Я уже прощитал все ваши замещательные стихи. И мы их непременно напещатаем. (У Щипачева был дефект речи, он произносил вместо ч — щ.)
РекламаОн сел рядом со мной на диване. Я отодвинулась от него, а он снова сблизился и обнял меня за талию. Я стала отстраняться. И тогда он произнес такую дурацкую речь: «Ну, щего вы боитесь, нашей близости? Но ведь об этом никто не узнает. А зато у вас на всю жизнь останутся воспоминания о том, что вы были близки с большим совеским поэтом!..»
Я вскочила с дивана и стрелой вылетела на улицу от «большого совеского поэта…
К этому остается добавить, что стихи Юлии не появились в «Октябре», ибо «большой совеский поэт» был разгневан и так отреагировал на несговорчивость юного дарования.
Лишний раз ее твердость и принципиальность поэта-фронтовика подтверждает событие, происшедшее в 1952 году. От журнала «Сельская молодежь» ее командировали в
Тяготы послевоенного быта Друнина переносила стойко. Никто не слышал от нее ни жалоб, ни упреков. Но постепенно накапливались усталость, изможденность, она искала поддержку и не могла ни в ком ее найти. К этому времени отношения с Николаем Старшиновым сошли на нет… Вскоре они разошлись.
И именно в это нелегкое для нее время она встретила третью и самую яркую свою любовь, человека, который удивительно трогательно и трепетно к ней относился — Алексея Яковлевича Каплера, знаменитого сценариста, ведущего «Кинопанорамы», первую любовь Светланы Алиллуевой.
Юлия стала его последней любовью и последней женой. Он был старше Друниной на 20 лет, но никто этого не чувствовал. Алексей Яковлевич сумел окружить ее такой теплотой и заботой, что Юля ощущала себя счастливой каждый час, каждую минуту. Он оградил ее от всех бытовых забот, и это было очень ценно и трогательно, потому что в быту Юлия Владимировна была совсем беспомощна.
Он знал, что она нуждается в особых небанальных и ярких знаках внимания, что каждую минуту ей надо говорить, что она красива, любима, талантлива, и делал это. Мог, например, зная, что она возвращается из-за границы, поехать встречать ее из Москвы в Брест. Когда поезд остановился, все ахнули: на перроне стоял Алексей Яковлевич с огромным букетом цветов. Или посылать ей в самолет телеграммы — просто, чтобы сказать, как он ее любит. В то время как люди вокруг расходились и разводились, их семья оставалась островком семейной стабильности. Он понимал каждое ее слово, каждое дыхание.
Когда Каплер заболел, Юлия забросила все — стихи, общественную работу — и занималась только им. Когда врачи сказали, что жить ему осталось недолго, сделала все, чтобы муж об этом не узнал. Возможно, он догадывался, что его дни сочтены, но Юля ни словом, ни жестом не дала ему этого понять. В его присутствии она всегда держалась, а плакала только тогда, когда он не видел.
Само присутствие Алексея Яковлевича как будто облагораживало людей, находящихся рядом с ним и Юлию тоже: без него она была бы другой — более жесткой, даже черствой. Муж во многом ее смягчал, делал добрее, нежнее.
Лишившись опоры, Юлия Владимировна осталась один на один с реальной жизнью:
Как страшно теперь просыпаться!
Реклама
Как тягостно из Небытия
В Отчаянье вновь возвращаться —
В страну, где прописана я.Весь мир превратился в пустыню,
Все выжжено горем дотла.
Какой я счастливой доныне,
Какой я счастливой была!..
Это строки из поэмы «03», посвященной Каплеру. Поэма звучит как реквием по самой себе, будто уже тогда похоронила себя вместе с мужем под черной гранитной плитой на старокрымском кладбище…
Мир вокруг продолжает рушиться. Все, что было понятным, исчезает, разрывается. Юлия Друнина оказывается лишним — беспомощным и беззащитным — существом.
В 1990 году Друнина была избрана депутатом Верховного Совета СССР, хотя не любила заседания и совещания… Хотела защитить интересы и права участников войны. Не могла видеть, как страдают
Когда Друнина поняла, что реально изменить ничего не может, она вышла из депутатов. Вечный Дон Кихот, она обломала не одно копье в политических битвах. Но слабели руки, ломались копья, а ветряные мельницы новой истории по-прежнему издевательски вертелись. И Юлии Друниной становилось страшно. Даже на войне не было так страшно, там, по крайней мере, все было понятно, где свои и чужие. А сейчас в мире все перемешалось и в дьявольской этой мешанине маленькому Дон Кихоту не было места…
У нее была еще одна фобия — она очень боялась стареть. Это, увы, беда всех женщин, но красивые переносят ее болезненно. Юлия Владимировна запрещала печатать поздравления, где указывался ее настоящий возраст. И в официальных биографиях долго отсутствовал год рождения Друниной. Ей хотелось выглядеть не просто моложавой, но и молодой, но ведь время не обманешь.
Как потом выяснилось, она замыслила самоубийство чуть не за год до того, как совершила его, — продумала и предусмотрела каждую деталь. Да, она не могла принять новую страну и себя в ней. Но, возможно, будь рядом с ней любимый человек, и не было бы того ужасного ноябрьского дня 1991 года, когда Юлия Владимировна зашла в гараж, где стоял старый «москвич», и, выпив снотворное, отравилась выхлопными газами.
Письма с объяснениями своего поступка она оставила дочери, зятю, внучке и единственной подруге — вдове поэта-фронтовика Сергея Орлова — Виолетте. Также оставила письмо для милиции.
С зятем Юлию Владимировну связывали очень теплые, доверительные отношения, они питали друг к другу безграничное уважение. Именно ему была адресована прощальная записка, которую Друнина прикрепила к двери гаража:
Андрюша, не пугайся! Вызови милицию, и вскройте гараж!
Подругу и дочь она попросила отвезти урну с ее прахом в Старый Крым и похоронить в одной могиле с Каплером, где в свое время оставила на могильном камне место и для ее имени.
«…Почему ухожу? По-моему, оставаться в этом ужасном, передравшемся, созданном для дельцов с железными локтями мире, такому несовершенному существу, как я, можно, только имея крепкий личный тыл…» — писала Юлия Друнина в одном из последних писем.
Крепкого тыла у нее уже не было. Оставалась хрупкость и ранимость. Сломанное копье одинокого Дон Кихота.
…В августе 1979 года я с родителями и Майей посетили могилу
Ты — рядом, и все прекрасно:
И дождь, и холодный ветер.
Спасибо тебе, мой ясный,
За то, что ты есть на свете.Спасибо за эти губы,
Спасибо за руки эти.
Спасибо тебе, мой любый,
За то, что ты есть на свете.Ты — рядом, а ведь могли бы
Друг друга совсем не встретить.
Единственный мой, спасибо
За то, что ты есть на свете!