Таким успехом Берлинер был обязан двум знаменательным новшествам. Первое касалось технологии записи фонограммы. В фонографе применялась глубинная запись путем вдавливания, при этом игла располагалась перпендикулярно мембране. Берлинер же расположил их параллельно, в результате чего игла вырезала поперечную канавку. Грубо говоря, неустойчивую дорожку с ямками и ухабами заменила дорожка извивающаяся.
Вторым открытием стала насущная технология тиражирования записанной фонограммы. Сначала Берлинер производил свою поперечную запись на валике, который использовал и Эдисон. Но затем на роль первичного носителя была избрана круглая цинковая пластинка, покрытая воском. После записи оригинал протравливался кислотой. Там, где воск оставался невредимым, кислота не оказывала никакого действия, зато углубляла канавки, прочерченные резцом. После этого из цинкового оригинала путем электролиза получали медный негатив (на месте изгибающихся канавок образовывались аналогично изгибающиеся «хребты»). Негатив же становился той самой матрицей, которой прессовали копии из какого-нибудь пластичного материала.
Подходящий материал Берлинер нашел не сразу. Первую пластинку он изготовил из целлулоида (она до сих пор хранится в Национальном музее США в Вашингтоне). Затем целлулоид сменился эбонитом, но этот материал плохо поддавался прессовке. Легенда утверждает, что долгие поиски Берлинера завершились во время посещения магазина одежды, где изобретателя крайне заинтересовали одни пуговицы, вернее, то, из чего они были изготовлены. Оказалось — из шеллака. Шеллак представлял собой застывшую смолу органического происхождения. Для производства пластинок этот материал оказался на то время лучшим — относительно дешевым и (так же относительно) качественным. Благодаря шеллаку граммофонную пластинку не спутаешь с виниловой — она тяжелая, толстая и очень хрупкая. У половины доставшихся мне в наследство шеллачных пластинок (хранившихся, надо сказать, небрежно) отколоты края.
Кстати, по краю первых пластинок шел небольшой барьерчик, не позволяющий игле соскакивать. Это было необходимой мерой предосторожности, так как граммофонные звукосниматели отличались массивностью (вес доходил до 100 — 130 г), а иглы — грубостью. Стальные иглы были съемными, потому что приходили в негодность после прослушивания только одной стороны пластинки. Были иглы и получше (они вставлялись в звукосниматель неразъемно) — корундовые (150 часов звучания) и алмазные (1 500 часов звучания). Безусловно, что от такой жестокой эксплуатации пластинки приходили в негодность довольно быстро. О шуме я даже не говорю, хотя после валиков Эдисона граммофонное звучание казалось настоящим «Hi-Fi». Если вспомнить, что никаких усилителей в то время не было, то звуки, несущиеся из граммофонного рупора, показались бы современному слушателю неожиданно громкими.
Постепенно установилась и общая для всех пластинок скорость проигрывания — 78 оборотов в минуту. Если при этом учесть большую ширину канавок, то станет понятно, почему на одну сторону диска диаметром 300 мм вмещалось не более 5 минут звучания. Соответственно о записи цельных крупных произведений не могло идти и речи.
Тем не менее, индустрия грамзаписи развивалась с потрясающей скоростью: если в 1897 г. было выпущено 500 тысяч пластинок, то через два года их тираж возрос почти втрое.
По сути дела, с момента появления тиражируемого носителя начала формироваться и индустрия поп-музыки. Отныне главным критерием успеха того или иного исполнителя будут тиражи продаваемых пластинок, а позже — разнообразные «топ-парады».
Если говорить о репертуаре первых пластинок, то он преимущественно состоял из маршей, вальсов и оперных арий. Вручай в то время «золотой диск», его бы бесспорно получил итальянский тенор Энрике Карузо (а в России — Федор Шаляпин). Такая популярность оперных пластинок — следствие высоких цен на первые граммофоны, ведь оперу слушала в основном аристократия. Постепенно цены стали падать, и репертуар пластинок расширился — начали выходить записи разных «жестоких романсов», городских песен, комичных куплетов, не говоря уже о самой разнообразной танцевальной музыке.
Теперь меломану стало не обязательно приглашать на вечеринку музыкантов. Достаточно поставить пластинку, накрутить граммофон, развернуть рупор — и можно было лихо отплясывать с дамой сердца какую-нибудь польку или фокстрот. Или напротив — остаться с музыкой наедине. Когда же изобрели безрупорный граммофон, более известный как патефон, слушатели обрели новые удобства — можно было взять небольшой чемоданчик, выехать на пикник, завести пружину и наслаждаться музыкой вдали от дома.
Кстати, изобретение патефона принадлежало конкурентам Берлинера — европейским дистрибьюторам фонографов — фирме братьев Пате. Уразумев, что будущее «детища» Эдисона под угрозой, братья постепенно сменили валики на пластинки. Какое-то время (до 1916 г.), они пытались оригинальничать, то записывая пластинки «глубинным» способом, то располагая запись от центра пластинки к краю, но ни то, ни другое не выдержало испытания временем. Главное открытие фирма Пате совершила в 1907 году, когда ее сотрудник Гильон Кеммлер впервые попробовал убрать рупор внутрь коробки. Правда, опытный экземпляр отнюдь не напоминал тот небольшой раскладывающийся чемоданчик, каким патефон стал впоследствии. Это была громоздкая тумбочка, на которой проигрывались диски в полметра диаметром.
Вторым ходом фирмы Пате в конкурентной войне на аудиорынке стало полученное ими эксклюзивное право на запись популярных артистов французской эстрады (в частности — Эдит Пиаф). Конечно, за это пришлось платить, но дело того стоило. Процесс записи в те времена был особенно нелегок — пели в рупор, стараясь не отклонятся от оптимального положения. Лишь в середине 1920-х этот способ полностью вытеснила запись через микрофоны.
Аудиорынок всегда был ареной драматической конкурентной борьбы, полной алчности и подлости. Уже Берлинеру пришлось судиться с компанией Эдисона по поводу авторских прав на свой граммофон. Отстаивая сам аппарат, Берлинер забыл запатентовать свое главное изобретение — способ записи на диск. Зато это не забыл сделать один из сотрудников его фирмы, чтобы тут же… продать запатентованные права фирме «Columbia Broadcoast System». Когда же изобретатель граммофона наконец выиграл долгую судебную тяжбу, то с удивлением обнаружил, что кроме его фирмы по производству пластинок — «Victor», в США появилась еще одна — CBS. Через какое-то время появились и другие: во Франции — «Pathe», в Великобритании — «His Master’s Voice», в Италии — «La Voce del Pardon»…
Чтобы защититься от подделок, фирмы выбирали себе логотипы, которые размещали на «пятачках» пластинок. Самую интересную историю имеет логотип художника Френсиса Барро. У Френсиса был брат, а у того — фокстерьер Ниппер. Собака отличалась одним странным хобби — стоило завести фонограф, как она усаживалась подле него, расположив морду по направлению к рупору. Сию забавную сценку Барро и зарисовал, а в 1899 г. предложил рисунок компании «Граммофон» (конечно же, первоначальный фонограф художник заменил на более подходящий аппарат). К рисунку придумали эффектный слоган — «His Master’s Voice» («Голос его хозяина»), давший в итоге название фирме грамзаписи. Дивиденды от использования рисунка обеспечили удачливому Барро безбедное существование — он заработал на фокстерьере Ниппере10 млн. фунтов стерлингов.
В Российской империи первая фабрика грампластинок появилась в 1901 г. в Риге. А в 1910 г. под Москвой был основан крупнейший Апрелевский завод грампластинок. После Октябрьской революции практичный В. Ленин понял, что пластинки могут приносить огромную пользу как источник агитации. Поэтому на первых советских пластинках были не цыганские романсы, а разнообразные вдохновляющие речи советского правительства. На первых советских пластинках были запечатлены речь Ленина «Памяти Я. Свердлова», выступления А. Колонтай, А. Луначарского и даже стихотворение «Железный Мессия» пролетарского поэта В. Кириллова в исполнении автора.
Однако развитию еще одного «важнейшего из искусств» постоянно мешала нехватка материала для звуконосителей. Шеллак, запасенный буржуями, закончился, а закупать его для молодой власти, истерзанной гражданской войной, было дороговато. Но большевики выкрутились и здесь — в дело пошел так называемый скрап — бой старых пластинок. И так же, как мое поколение меняло макулатуру на дефицитные в СССР книги А. Дюма, в 1920-х годах меняли скрап на пластинки. Постепенно работа индустрии грамзаписи наладилась (тиражи фирмы «Мелодия» достигали 180 миллионов дисков в год), однако качество советских пластинок (что граммофонных, что виниловых) всегда уступало качеству западных.