Лев Давидович Ландау родился 22 января 1908 года в Баку. Уже в тринадцать лет он оканчивает школу, а в четырнадцать он становится студентом Бакинского университета, причем сразу двух факультетов -физико-математического и химического.
В 1929 году Ландау командируется на полтора года за границу. Его исключительные способности стали уже достаточно очевидны — он опубликовал несколько серьезных работ. Ландау говорил: «Своим учителем считаю датского физика Нильса Бора. Именно он научил меня понимать принцип неопределенности квантовой механики. С Альбертом Эйнштейном встречался в Берлине, он произвел на меня большое впечатление. Кого я считаю крупнейшим физиком на Западе? Если говорить вообще, то это Альберт Эйнштейн, а сейчас крупнейший теоретик — Нильс Бор».
Научная карьера Ландау развивалась стремительно и была постоянным восхождением на новые высоты научной мысли. В начале 1937 года Капица (другой знаменитый советский физик) пригласил Ландау в Институт физических проблем заведовать теоретическим отделом. Страна оценила труды Ландау — он получил много наград. В январе 1954 года стал Героем Социалистического Труда; трижды награждался Государственной премией и раз — Ленинской; имел много орденов, среди них — два ордена Ленина.
В стенах того же Института физических проблем пришло к Ландау и широкое международное признание. Он становится членом Британского физического общества и иностранным членом Лондонского Королевского общества, избирается в Национальную Академию наук США… За разработки в области сверхтекучести и сверхпроводимости гелия Ландау получает Нобелевскую премию.
Интересен тот факт, что Ландау подвергал всех студентов, желающих учиться у него, десяти сложным экзаменам. В случае успеха имя студента вписывалось в маленький блокнот — награда, которой немногие могли похвастаться. Поражает творческая плодовитость физика. На счету Ландау не один десяток работ! Но была и другая сторона жизни великого физика, и это роднит его чем-то с Нобелевским лауреатом Куртом Гёделем.
В Ленинграде друзья и подруги Ландау собирались в доме на Моховой. Здесь жила семья Исая Бенедиктовича Мандельштама, который был по профессии инженер-электрик. Но гуманитарный склад ума, интересы, общая культура, знание языков привели к тому, что он стал известен как отличный переводчик Бальзака, Келлермана и других французских и немецких авторов. Его приемные дочери, Женя и Нина, так вспоминали бывавшего в их доме Льва Ландау: «Очень милая кошка», — с гордостью говорил он, поглаживая свой воротник. А до этого ходил, коченея от холода, и из рукавов торчали синие замерзшие руки. Ведь первое пальто у Ландау появилось не сразу.
Та же Женя рассказывала, как она пыталась привлечь внимание Ландау — чтобы подразнить его — к своему обручальному кольцу: «Кольца он, конечно, не заметил, несмотря на то, что я чуть не повесила его на его собственный нос». И в следующем письме: «Да, кольцо он наконец увидел, но для этого Нине пришлось сказать: «Женюк, сейчас уронишь кольцо». Дау вскричал: «Как, ты носишь кольцо? Вульгарность, мещанство, позор»
Ландау не выносил и, по собственному его выражению, «истреблял граждан с сильным блеском глаз»: «У него глаза блестят так, что котлеты жарить можно», — возмущаясь и одновременно с отвращением объявлял во всеуслышание Дау. В этом доме на Моховой Ландау бывал довольно часто и с завидным постоянством шокировал «взрослых» гостей своими выходками.
«Не выпускайте его, держите под замком, он облаивает моих гостей, — говорила Жене и Нине их мать. — Может быть, он гений, но гостей нельзя облаивать». Однако сама относилась к нему с нежностью, очень жалела его, когда он озябший появлялся у них в доме.
После заграничного периода Ландау возвращается в Харьков. Именно в Харьковский период возник у него глубокий интерес к поведению вещества при сверхнизких температурах… Но конфликты, в которые вступал Ландау и некоторые его друзья и ученики, стали оборачиваться крупными неприятностями, дело приобретало нешуточный оборот. В конце концов, встал вопрос о переезде в другой город. И только приглашение Капицы в 1937 году вернуло Ландау к научной деятельности.
Можно добавить его «нестандартные воззрения» на семью и брак. Про странности Ландау можно было написать целую книгу! А может, наши недостатки — продолжение наших достоинств, и без них не было бы великого физика?
Как известно, Наполеон страдал психическими заболеваниями. Бетховен был глухим, что не мешало ему писать великие симфонии. Достоевский играл в азартные игры и страдал эпилепсией. Чарльз Дарвин говорил: «Если бы я не был таким безнадежным инвалидом, я бы не взял на себя огромный труд и не достиг бы таких успехов».
Но где та грань, отделяющая гениальность от болезни? И научившись лечить различные личностные отклонения, не лишает ли себя человечество новых Пушкиных, Толстых и Эдисонов?