После этой фразы он, конечно, вмешался бы и слегка смущенно сказал: «Ах, Маша, пожалуйста, давайте обойдемся без этого тяжеловесного немецкого „Ханс“. Просто — Рюдигер. И с несравненным Вы тоже преувеличиваете. И вообще, давайте перейдем с немецкого на французский, а то я его уже забывать стал». Это легкое кокетство простительно — Рюдигер Карутц настолько известен, что все хвалебные эпитеты ему и в самом деле ни к чему.
Признаюсь сразу, на первую встречу с Карутцем я направлялась не без робости. Ну, во-первых, он — человек старшего поколения, во-вторых, сам факт того, что русскоязычный журналист-любитель собрался писать статью о знаменитом немецком журналисте-суперпрофессионале и получил согласие на встречу и интервью, даже для демократичного Берлина редкий. С тех пор прошло несколько месяцев, текст был уже написан и Рюдигер Карутц стал моим добрым знакомым.
Хрупкий, даже субтильный, очень спокойный, среднего роста голубоглазый пожилой мужчина, Карутц в действительности — «железный капут, глыба и матерый человечище». Вот скажите, как вы чувствовали бы себя, если бы практически всю жизнь были личным врагом какого-либо государства?
Подчеркну — не врагом народа, не членом семьи изменника Родины, а действительным врагом иного государства, со всеми прилагающимися к таковому званию атрибутами — круглосуточной слежкой, известной кличкой, угрозой семье, дюжиной персональных филеров, явками, паролями, уходами от погони, игрой в смертельные прятки со Штази, томами донесений и секретных сводок в архивах Госбезопасности ГДР — всего не перечислить.
Полагаю, не слишком комфортно вы бы себя чувствовали.
А Рюдигер Карутц так жил. Как западногерманский репортер и личный враг ГДР. И такой образ жизни продолжался до падения Берлинской Стены.
Родился он недалеко от Познани, тогдашнего немецкого Позена, в мае сорок первого, в прекрасной буржуазной семье — отец его был судьей и доктором славистики, свободно владевшим русским языком. Матушка — образованная и утонченная светская дама. Вскоре семья переезжает в Потсдам.
Отец Рюдигера был призван переводчиком на Восточный фронт. После войны провел несколько лет в воркутинских лагерях, выжил, вернулся к родным. Пожив немного в Потсдаме, не выдержав идеологического давления, быстро увез жену и детей на Запад, в американский сектор.
Я не зря привлекаю ваше внимание к дате рождения Карутца. Май сорок первого в Германии — триумфальный месяц, уже готов план «Барбаросса», блицкриг в России кажется совершенно реальным, победный немецкий марш по Европе продолжается, и ничто не предвещает трагического исхода. Рождаемость достигает невиданных высот.
Дети, рожденные в период с 1935 по 1942 годы — дети триумфа, надежда и гордость страны, первые «настоящие» граждане Третьего Рейха. И имена им дают соответствующие, гордые и славные, обязательно двойные истинно немецкие имена — Ханс-Рюдигер, Карл-Отто, Фридрих-Фердинанд. Этих имен многие из них потом будут стыдиться, сокращать их, переделывать на интернациональный лад. Потому что долгое время после войны быть немцем будет позорно. На вопрос о национальности они станут отвечать «европеец».
Именно этому поколению немцев — детям войны, в сущности, ни в чем не виноватым, придется всю жизнь нести неподъемный груз — груз огромной исторической вины своего народа.
Им в детстве или ранней юности придется пережить трагедию расчленения Германии. Осознать, что две части единой страны будут жить после войны в жесточайшей идеологической вражде. Не сойти от этого с ума. И может быть, все это сформирует детей войны интереснейшим, мужественным и тонко чувствующим, умным и рефлексирующим, самым замечательным поколением немецкой новой истории.
Именно они сделают все возможное и невозможное, чтобы искупить вину своих отцов, чтобы не переложить груз вины на плечи своих детей и внуков. Они построят свою страну, Западную Германию, заново — демократические институты, прекрасную медицину, промышленность, образование, возродят славу немецкой науки и создадут новую, острую, свободную западно-немецкую журналистику. У истоков послевоенной журналистики и нового стиля репортажа и стоял молодой тогда Рюдигер Карутц.
Энциклопедист, ироничный остроумец, знаток прусской истории и «певец земли прусской», полиглот, Карутц не имеет высшего образования. Этим он тоже не прочь слегка пококетничать. По образованию он букинист, книжный торговец. Писать начал еще в школе, тогда же предложил первые статьи издательству «Аксель Шпрингер». Стиль молодого репортера-дилетанта оказался блестящим.
Его приглашают на работу в издательство Шпрингер, в известнейшую газету «Die Welt». Быстрая карьера, корпункты в Бонне, Кельне и, наконец, вершина — должность шеф-репортера и директора корпункта «Die Welt» в Западном Берлине. Карутц в это время — уже очень известный, жесткий и правдивый репортер-эксперт по проблемам ГДР. Его называют «краеугольным камнем «Die Welt» и немецкой журналистики. Его хлесткие тесты и безжалостные репортажи регулярно публикует «Вельт», приводя в неистовство службу Госбезопасности ГДР.
И начинается усиленная параноидальная кампания непрерывной слежки за Карутцем — отныне его прозвище «Шофер», и все передвижения «Шофера» отслеживаются Штази. Если удастся его поймать на каком-нибудь противоречащем законам ГДР действии, живым его вряд ли отпустят, и он это знает.
В командировке в Дрездене он, знаток церковной архитектуры, убегая от преследования, прячется в тайнике одной из церквей — и не подозревающие о существовании этого тайника Штази остаются с носом.
Его телефон в Западном Берлине постоянно прослушивается. Его квартира и семья непрерывно фотографируются спецслужбами ГДР. В его квартире происходят так называемые «кражи», во время которых удивительным образом ничего ценного не крадут.
А Рюдигер Карутц продолжает, с угрозой для жизни, вести репортажи из ГДР «до упора», до самого падения Берлинской Стены, прямо у которой и стоит издательство «Аксель Шпрингер». Он ведет колонку в своей газете «Die Welt», пишет для журнала «Bild», «Berliner Morgenpost» и многих других.
В ГДР он берет интервью, не задавая своим собеседникам вопросов вслух, быстро записывает вопросы на салфетке в кафе, а собеседник на той же салфетке молча пишет ответы. Разговор же идет на незначащие темы, ибо прослушивается все.
Я беседую с ним в этом кафе.
— Скажите, Рюдигер, Вам было страшно?
— Страшно? Было, наверное.
— Не хотелось все бросить и заняться другой журналистикой?
— Понимаете, Маша, я репортер. А репортер — это образ жизни. Это не профессия даже.
Он привык работать по ночам. Он может писать великолепные тексты за несколько минут, что называется, «на одной ноге», буквально «на коленке». Он пишет речи политикам. Он может непрерывно выдавать стихи, ситуационные экспромты и фонтанировать интеллектуальными шутками. Он галантен и прекрасно воспитан. У него великолепная богатая речь.
Он отлично водит машину. Он знаток хорошей литературы и кино. Он, похоже, вообще ничего не боится. «Нет, я боюсь, что Маша, беседуя со мной, проголодается и не скажет об этом. А я буду так рад ее накормить. А то она такая худенькая». О своей стране и о своих Берлине и Потсдаме он знает все.
Его всю жизнь обожают дамы всех возрастов, его любят дети — и свои, и чужие.
Сейчас Рюдигер Карутц на пенсии. «Только нам по душе непокой, мы сурового времени дети», — это точно о нем. Он пишет книгу о Потсдамском замке, раз в неделю «ходит в школу» — помогает ученикам младших классов освоить чтение, сам читает им вслух. Эта работа называется «Lesepate», по-русски что-то вроде «читающий крестный отец». Он желанный гость на всех политических приемах, все известные люди Берлина — его знакомые или друзья.
Еще он любит классическую музыку. Особенно оперу. И, разумеется, отлично ее знает.
Наша беседа продлилась вместо часа целых три часа.
А дальше нам было по пути, Рюдигер Карутц любезно довез меня до дома, и в машине модератор ШЖ и шеф-репортер «Die Welt» дружно, громко и почти не фальшивя пели сначала марш из «Аиды», потом хор из «Набукко». Такой вот получился культурный резонанс.