Каким-то внутренним чувством, флюидами, затрагиванием внутренней струны. Я не говорю о том, что для нас всегда красивы те, кого мы любим. «Любовь зла — полюбишь и…», — всем известна эта поговорка. Речь о другом. Мы видим совершенно постороннего нам человека и понимаем: он красив. Иногда мы даже не можем объяснить, почему считаем его таким.
Ах! Сердце замирает, и хочется бесконечно любоваться поразившим нас лицом. Хочется поделиться открывшейся красотой с другими.
Так случилось и со мной, когда я увидела портрет Софьи Михайловны Лукомской, написанный Серовым в 1900 году. Со мной случилось это самое «Ах!». «Как же она красива!» — подумала я.
А потом случилось непонятное. Не все, кому я показала этот портрет, согласились со мной. Кто-то пробормотал вежливо: «Ну да, ничего». Кто-то недоуменно пожал плечами. А кто-то открыто высказался, что ничего красивого в этой женщине не видит.
Вот тогда я и подумала, что красота — понятие субъективное.
Для меня же она действительно красива. Женщина в темном, с высоко уложенными волосами. Губы тронуты легкой улыбкой, немного презрительной. Глаза смотрят в никуда. Печаль. Но печаль не временная, а какая-то глубокая, можно даже сказать — глубинная. Такое ощущение, что она в таких далеких далях, куда и не заглянуть.
Как же я была поражена, когда, собирая материал об этой женщине, нашла следующее.
И. Э. Грабарь, русский живописец и искусствовед, в своей книге «Репин» сообщает об этом портрете интересную информацию. Грабарь писал, что «выразительные печальные глаза заинтересовали одного европейского невропатолога, случайно увидевшего фотографию с этого серовского портрета, и он точно определил тяжелое душевное настроение «дамы, позировавшей художнику».
Сам же Серов вспоминает, что портрет Лукомской никак не давался ему. Он был недоволен набросками. Выходило нечто сладко-приторное, салонное. А художник видел в женщине совсем другое. Задумчиво-тревожное, почти потустороннее, словно она ищет ответы на вопросы совсем в другом мире. Только через несколько сеансов Серову удалось поймать то неуловимое, что он искал.
Их встреча произошла в Петербурге, в доме Зинаиды Владимировны Ратьковой-Рожновой, сестры Дмитрия Философова, крупного государственного деятеля Российской империи, куда Лукомская приехала из Киева. Здесь же и писался ее портрет.
Но это была их не первая встреча. В 1889 году Валентин Серов уже писал портрет восемнадцатилетней Софьи Михайловны, тогда еще Драгомировой. В то время уже знаменитый художник Репин работал над портретом девушки в колоритном малороссийском костюме. И вот однажды пути Софьи Михайловны и Серова пересеклись. В этом нет ничего удивительного — ведь Серов был учеником Репина.
Вот как она сама вспоминает об этом.
«Помню, что, приехав однажды в октябре 1889 г. на сеанс к Репину… я застала там неизвестного господина, с которым меня познакомил Репин. Побродив вокруг меня и посмотрев на меня исподлобья, он сказал что-то Репину. Последний обратился ко мне и попросил разрешения Серову тоже писать с меня портрет. Он работал над ним все время, пока оставался в Петербурге. …Валентин Александрович уехал в Москву, не докончив моего портрета, и передавая его мне, Репин сделал несколько мазков на костюме и аксессуарах, не трогая лица. Думаю их легко узнать, но, насколько помню, им была дописана только рубаха».
Реклама
Это вмешательство возмутило Серова, и он направил учителю резкое письмо, на некоторое время омрачившее их отношения.
Нет, что ни говори, но в этой женщине есть нечто такое, что заставляло художников браться за кисти. Репин, Серов… А спустя годы, в 1947 году, писала портрет Софьи Михайловны и художница Зинаида Серебрякова. На ее портрете уже пожилая, убеленная сединами женщина. И опять в черном. И опять на губах та же загадочная улыбка. А взгляд устремлен в далекое.