Поскольку мой дед, Василий Егорыч, служил на железной дороге путевым обходчиком, то и баня была сложена из отработавших свой срок шпал. Парная небольшая, каждая сторона почти в одну длину шпалы, невысокий потолок, где взрослому человеку среднего роста нужно пригибаться, вмещала в себя, однако, все необходимое.
Низкая деревянная дверь с удобной деревянной же ручкой из изогнутого сучка, отполированного за долгие годы хозяйскими руками, была плотно встроена в проем. Слева в углу стояла огромная алюминиевая кастрюля для холодной воды. Зимой вместо воды она заполнялась снегом. Низенькая деревянная лавка с шайками упиралась в ножки небольшого полка (полок — ударение на второе «о», маленькие полати) по другой стороне, потом печь с каменицей в правом углу.
По третью сторону из печи пролегали две трубки, соединяющие печь по верху и по низу с большой деревянной бочкой, заполняемой водой, с медным краником внизу. По верхней трубе поступала в бочку нагретая в печи горячая вода. По нижней из бочки холодная вода шла в печь и там нагревалась. Происходил своеобразный круговорот воды, и каждый раз, когда кипяток вырывался в бочку, раздавался глухой звук бурления.
Рядом с бочкой по четвертой стороне у двери стояла кадка с замоченными вениками. Небольшой полок, маленькое оконце над лавкой, тусклая от копоти лампочка, запах березовых веников, отголоски ароматов пропитки шпал и прогоревших дров навсегда остались в моей памяти как безмятежное и счастливое детство.
Поскольку баню Василий Егорыч построил сам, то и печь была сложена тоже его же руками. Она представляла собой куб (где-то по метру с каждой стороны) в железном каркасе, сваренном из «уголка». Стенки выложены из кирпича (чем богаты — тем и рады) и обмазаны глиной. На передней стороне печи большое «окно» топки, прикрываемое куском жести, а сверху каменица, сложенная горкой. Хозяин сам подбирал камни, причем те, которые долго служат и не разрушаются под действием жара и воды. Перед истопкой бани каждый камешек основательно обследовался, и расколовшийся заменялся новым. Камни были темные от копоти, поскольку пропускали через себя дым, который тягой устремлялся в дыру в потолке. Из-за этого двери парной и предбанника были открыты, пока не убирались угли из топки.
Пол парной был сложен из деревянных досок с небольшими щелями для стока воды. Срединные доски можно было вынимать для замены или просушки цементного чернового пола, по которому вода стекала через трубу, выходящую из стены бани, в подставленное корыто. Эта вода использовалась для полива огорода. Ничего страшного в этом не было, поскольку, кроме банного и детского мыла, в этой воде ничего вредного не присутствовало. Речки поблизости не было, поэтому воду экономили.
Про дрова скажу отдельно. Этому стоит уделить внимание. На растопку дедушка держал березовые дрова, а для истопки исключительно осиновые. В топку помещалось много дров определенного размера.
В дровеничке, где они и хранились, для бани были отведены строго отдельные секции. Их было, наверное, три или четыре. Это был запас на три-четыре года вперед. Лишь когда освобождалась секция текущего года, только тогда можно было брать дрова из другой. Опустевшая секция предназначалась для следующей партии колотых дров.
В те времена, о которых идет речь, лесничий был самой главной местной властью, его уважали и побаивались, поэтому никто не пилил деревья в лесу произволом, все получали специальное разрешение на валку определенных деревьев. Взамен нужно было посадить саженцы в лесу на выделенных делянках. Эти елки и сосны, посаженные еще до моего рождения, росли вместе со мной и стали уже просто огромными. Приятно идти по лесу мимо стройных рядов елей и гордиться тем, что их посадили мои бабушка с дедушкой и моя мама со своими братьями и сестрами.
Порой сильный ветер ломал деревья высоко над комелем, упавшие стволы разрешалось подбирать на дрова. Высоченные пни, метра три-четыре над землей, возвышались грозным частоколом, увенчанные острыми краями расщепленной древесины. Больше всего от разгула ветра страдали осины. Мне их было жалко, но рядом поднималась молодая поросль, веселые листочки весело шептались под легким ветерком и, будто маленькие, как я, девчонки, радовались солнечному утру.
Осина — особенное дерево. Говорят, что оно забирает плохое, тем самым очищает человеческую душу от отрицательной энергии и хвори, оберегает от недоброго. Человек, чистый душой и телом, крепче стоит на ногах. На то она и баня…
Но дрова сами домой не придут. Не знаю, сколько дровин перенесли плечи деда и бабули, но думаю, что этого бы хватило, чтобы замостить не одну Красную площадь. Мало принести, нужно было еще распилить и поколоть их. Для распила для каждой печи, что в бане, дома или на летней кухне, у дедушки были свои мерные палочки. Порядок должен быть во всем!
Когда я подросла, и козлы стали мне впору, дедуля брал меня в помощники, пока бабушка колдовала у печи летней кухни или занималась огородом. Упираясь левой рукой о козлы и держа в правой рукоять двуручной пилы, плавными движениями нужно было тянуть ее на себя и подавать без усилия вперед напарнику. Целая наука! Если я сбивалась с ритма и толкала пилу от себя, она изгибалась с возмущенным звуком. Деда молча качал головой, но не сердился на мою торопливость. Пилить мне было тяжело, и когда затекали мышцы спины и пропадала ловкость, меня отправляли отдыхать. А Василий Егорыч продолжал трудиться один, но так ловко, как будто напротив стоял невидимый помощник, и они с легкостью допиливали очередное бревно. Когда чурбачок падал на землю, нужно было следить, чтобы он не попал на ноги.
Когда очередная партия была распилена, деда шел пить свой чай. Вскоре за работу брался топор в ловких дедушкиных руках. На рабочий, видавший виды пень водружался ровный по отпилу чурбак. Дедушка, плюнув на ладони и растерев, брал старенький, но надежный топор с отполированным трудовыми мозолями топорищем, и, подняв его почти над головой, уверенно с размаху опускал на чурбачок. Тот резво разлетался в стороны ровными половинками. Если они были великоваты, то топор «делил» их еще и еще. Если чурбак не слушался и падал с пня, дедушка водружал его обратно, строго приговаривая: «Стой, как в лесу поставили!»
Собирая в охапку, расколотые дрова относили в дровеничку, где дедушка аккуратно и компактно складывал их в освободившуюся секцию. Здесь было прохладно от земляного пола и пахло «гнилушкой» — так я называла сырые осиновые дрова. Каждая секция дров имела свой неповторимый запах от сырого свежесрубленного до сладкого высушенного дерева. И я с закрытыми глазами по запаху могла различить березовые и осиновые дрова. Были и дубовые и еловые — со своими неповторимыми ароматами.
Дрова заготавливались с лета по осень, поскольку весной и осенью в основном все были заняты земляными работами, а зимой по лесу особо не разгуляешься. Зимой лучше сидеть у печки, слушать, как потрескивают дрова в топке и думать о хорошем, глядя в окно, в которое бросает снежки рассерженная вьюга.