В семь лет Николай отправился в церковно-приходскую школу, спустя шесть лет стал учащимся трехклассного земского училища, а после его окончания Кочкуров-младший устроился работать на трубочный завод. Здесь он, несмотря на свои 14 лет, прибился к анархистам, ему нравились риск и отчаяние, бесшабашность и разнузданность людей, для которых законы были «не писаны».
Ему относительно повезло — его не забрили на фронт, когда началась Первая мировая война (возрастом не вышел), но это не значит, что молох войны не коснулся Николая. Он не только остро переживал, что гибнет цвет нации, но и всячески боролся за то, чтобы это «безобразие» прекратить. Всеми доступными ему способами — едет на фронт агитировать солдат в духе большевистского: «Штыки — в землю». Как его не задержали и не расстреляли, остается только гадать.
На фронте он появился в 1916 году. Но еще раньше начал вести дневник, в который записывал увиденное, услышанное, прочувствованное. Он писал хлестко, быстро, не очень-то заботясь о какой-то сюжетной линии. Писал историю своих современников. Забегая вперед, скажу, что несколько лет спустя, когда Николай Кочкуров (тогда уже Артем Веселый, это один из нескольких его псевдонимов) задумал что-то «подправить», чтобы все выглядело «политературнее», он увидел: все должно оставаться как есть. И не стал ничего править.
«…Грозен — в багровых бликах — закатывался тысяча девятьсот шестнадцатый год.
Серп войны пожинал жизни колосья.
Церкви и мечети, кирки и костелы были переполнены плачущими, скорбящими, стенающими, распростертыми ниц.
Катили эшелоны с хлебом, мясом, тухлыми консервами, гнилыми сапогами, пушками, снарядами… И все это фронт пожирал, изнашивал, рвал, расстреливал.
В клещах голода и холода корчились города, к самому небу неслись стоны деревень, но неумолкаючи грохотали военные барабаны и гневно рыкали орудия, заглушая писк гибнущих детей, вопли жен и матерей.
Горе гостило, и беды свивали гнездо в аулах Чечни и под крышей украинской хаты, в казачьей станице и в хибарках рабочих слободок. Плакала крестьянка, шагая за плугом по пашне. Плакала горожанка, уронив голову на скорбный лист, на котором — против дорогого имени — горело страшное слово: «Убит». Рыдала фламандская рыбачка, с тоскою глядючи в море, поглотившее моряка. В таборе беженцев — под телегою — рыдала галичанка над остывающим трупом дитяти. Не утихаючи вихрились вопли у призывных пунктов, казарм и на вокзалах Тулона, Курска, Лейпцига, Будапешта, Неаполя".
Это отрывок из начала его книги «Россия, кровью умытая» — суровой, непричесанной правды о войне. Книги, которая одинаково нравилась всем. И большевикам (вот до чего довел страну царизм!) и тем, кто после 1919−1920 годов оказался вне России (только большевики могли ввергнуть страну в такой хаос!).
«Россия, кровью умытая» появилась на свет ровно через десять лет после начала описываемых событий, в 1926 году. Но книги могло и не быть, потому что смерть столько раз караулила будущего писателя, что, казалось, ему не выскользнуть из этих цепких объятий. Но каждый раз Фортуна улыбалась бесшабашно веселому Кочкурову. Может быть, и псевдоним поэтому взял — Артем Веселый. Правда, веселье чаще всего было сквозь слезы.
Сначала его хотели «шлепнуть» чекисты. За статью «о злоупотреблениях ЧК и советских работников» в одной из самарских газет. Не успели. Вернее, не до этого было — поднял мятеж 45-тысячный чехословацкий корпус. В боях с белочехами за Самару Кочкуров был ранен, помещен в больницу, выдан контрреволюционными элементами. Когда чехи пришли его брать, сбежал, выпрыгнув через окно.
Судьба-злодейка зло подшутила над будущим писателем. В Мелекесском уезде (ныне — райцентр Димитровград) он был секретарем уездного комитета, а еще его от Самарского обкома РКП (б) направили в ЧК в качестве контролера. Правда, одновременно он был и редактором газеты «Знамя коммунизма». Однажды редактора подкараулили разгневанные читатели. Из кулаков. Чуть не забили, только в последний момент Николаю удалось сбежать…
А дальше снова бои, на этот раз против деникинцев. Открылась старая рана. Долечивается Кочкуров в Ефремове, здесь он выпускает газету «Красный пахарь». В том же 1919 году написал свою первую пьесу «Разрыв-трава».
В 1920 году ВЦИК направляет Николая на Кубань и Дон с агитационно-инструкторским поездом «Красный казак». При поезде была своя типография, будущего писателя назначили редактором газеты. А ведь парню шел только 20-й год…
Помимо выпуска поездной газеты Веселый начал сотрудничать с газетой «Гудок». По возвращении в Москву, в 1922 году, вместе с Александром Жаровым и Александром Безыменским организует литературную группу «Молодая гвардия». Именно тогда он и взял себе псевдоним Артем Веселый. А 1924 году в жизни писателя произошло сразу несколько событий. Во-первых, от жены и любовницы родились две дочери — Гайра и Фанта (сокращенное от «Фантазия», с ударением на последний слог), во-вторых, увидела свет повесть «Реки огненные», и, наконец, он стал одним из организаторов литературного объединения «Перевал». Кстати, от трех разных женщин у писателя было шестеро детей…
Дальше был роман «Россия, кровью умытая», повести, рассказы, пьесы, стихи. В 1931 году Артем Веселый один на рыбацкой лодке от верховьев Волги прошел почти 12 тысяч верст до Астрахани. Продолжал собирать материал о Ермаке для романа «Гуляй, Волга». В следующем году роман был опубликован.
У Артема Веселого были большие творческие планы. Но 28 октября 1937 года он был арестован, как практически и все писатели и поэты Куйбышевской области. 8 апреля 1838 года он выслушал приговор: как главарь антисоветской террористической организации — смертная казнь. В тот же день Артем Веселый был расстрелян. Правда, некоторые историки считают, что это случилось годом позже. Арестам подверглись жены и дети писателя, причем Гайра и Заяра были арестованы уже после войны, 22 апреля 1949 года (см. книгу Заяры Веселой «7−35. Воспоминания о тюрьме и ссылке», изд. «Возвращение», Москва, 2006).
Благодаря стараниям Михаила Шолохова и Николая Асеева Артем Веселый был посмертно реабилитирован одним из первых — 7 марта 1956 года. А завершить рассказ о самобытном писателе мне хочется отрывком из его стихотворения.
Жена и женух
Любовная гимнастика, палка и барабан.
Когда оба до смерти надоели друг другу,
но продолжают вести
нечистую игру.
Когда лобзанья медленны и тупы,
а речи так лживы, так пусты…
Когда он уже знает ее всю наизусть,
как таблицу умножения,
и вдоль и поперек.
Когда, скучая, она созерцает в нем,
точно рыбок в аквариуме,
все его пороки.
Когда самые страшные мученья ада
реально воплощены: оба по горло в воде,
но не могут утолить жажды.
Когда дни похожи один на другой,
как сукины сыны, а восторги убоги
и заранее будто циркулем размерены.
Когда они, будто в расколотое зеркало,
смотрятся друг в друга,
и стoят один другого.
Когда они, в угоду молве и обстоятельствам,
отказываются от всего,
что манит и зовет.
Когда шуточка не шутится
и раздражение неотступно
следует за ними.
Когда скука прожорлива:
как моль, как ржа, как тля,
она съедает всю жизнь.
Когда пиршествует грубость
и бытие разнообразится
только ссорами да вздорными пустяками.
Когда он и она считают себя жертвами,
в то время как являются
по отношению друг к другу палачами.
Отвисшая губа, свинцовый поцелуй,
глаза, заросшие сном, мхом, чертополохом.
Когда невыносимо чужое счастье.
Когда все тайное стало явным
и запретное доступным.
Когда оба сидят друг против друга,
как два больных зуба.
Когда закисает каждая кровинка,
а сердце задыхается и гаснет.
Когда давно уже откочевал
в прекрасное далеко
табор веселых выдумок
и милых шалостей.
Когда любовные утехи становятся
таким же нехитрым занятием,
как чаепитие.
Когда нищенское благополучие
и есть желанный рай столь многих.
Когда былые радости вспоминаются,
точно какое-то досадное
железнодорожное недоразумение.
Когда цинизм и низость лобызаются,
а ханжество и судорога притворства
ведут бесконечный танец.
Когда над ее завитой головкой
сияет великолепное спокойствие,
не омрачаемое ни единой
стоящей мыслью.
Когда и он давно увял
в тени семейного очага:
ум его стал мелочным,
а задавленная темным сном душа —
ничтожной.
Когда в супружеской постели
бывает так скушно, что впору
гармонистов и песенников
под кровать сажать…