«Углубясь в неведомые горы,
Заблудился старый конквистадор».
Кто-то предлагал вступить в Иностранный Легион, кто-то звал в африканские джунгли. А он сказал, что на войне уже был 3 года, на львов тоже уже охотился, а вот большевиков еще не видел. И отправился в Россию, навстречу смерти.
Здесь стал активно заниматься переводами, написал несколько пьес, выпустил несколько авторских сборников. А еще читал лекции в Пролеткульте, Балтфлоте, создал третий Цех поэтов, обучал начинающих пролетарских стихотворцев и рецензировал их произведения.
Как раз в этом он часто наживал себе врагов, поскольку в оценках своих был прям и откровенен. Даже заявлял, что пролетарской поэзии не существует, а могут быть лишь пролетарские мотивы, и главное — не допускать засилья пошлости в виде бесконечно повторяющихся «вперед», «смелее в бой»
Говорил, что поэт должен быть знаком с историей, а затем с географией, мифологией, астрологией, алхимией, наукой о драгоценных камнях, поскольку это незаменимые источники образов. И не скрывал собственных политических убеждений. Однажды, например, вызвал неудовольствие революционной публики, прочитав строки:
Я бельгийский ему подарил пистолет
И портрет моего государя.
От Гумилёва потребовали объяснений: неужели насчет портрета — серьезно, разве сам автор любил Николая II? Он ответил: «Любить не любил, потому что он не соответствовал моему идеалу монарха. Но вообще-то я монархист».
А за несколько дней до ареста
Я не оскорбляю их неврастенией,
Не унижаю душевною теплотой,
Не надоедаю многозначительными намеками
На содержимое выеденного яйца,
Но когда вокруг свищут пули,
Когда волны ломают борта,
Я учу их, как не бояться,
Не бояться и делать, что надо.
Это было последнее, что он успел написать. 3 августа 1921 г. Николай Гумилёв был лишен свободы, а вскоре и расстрелян. Не помогло заступничество литературного сообщества, включая М. Горького, не помогло обращение лично к
«Гумилёв Николай Степанович, 33 л.,** б. дворянин, филолог, поэт, член коллегии „Издательства Всемирной литературы“, б/п, б.офицер. Участник ПБО***, активно содействовал составлению прокламаций контрреволюционного содержания, обещал связать с организацией группу интеллигентов, которая активно примет участие в восстании, получал от организации деньги на технические надобности».
Газета «Революционное дело» сообщила о подробностях казни в марте 1922 г.: «Расстрел был произведен на одной из станций Ириновской железной дороги. Арестованных привезли на рассвете и заставили рыть яму. Когда яма была наполовину готова, приказано было всем раздеться. Начались крики, вопли о помощи. Часть обреченных была насильно столкнута в яму, и по яме была открыта стрельба. На кучу тел была загнана и остальная часть и убита тем же манером. После яма, где стонали живые и раненые, была засыпана землей».
Сохранились свидетельства о последних часах и минутах приговоренного Николая Гумилёва. На стене тюремной камеры он написал: «Господи, прости мои прегрешения, иду в последний путь». М. Лозинский пересказывал слова, слышанные от поэта С. Боброва:
В общем, похоже на поведение конквистадора из гумилёвских стихов:
Как всегда, был дерзок и спокоен
И не знал ни ужаса, ни злости,
Смерть пришла, и предложил ей воин
Поиграть в изломанные кости.
История реабилитации поэта, о которой хлопотал первый его биограф П. Лукницкий, а потом его вдова и сын, затянулась на 70 лет. Но еще в 1932 г. Павел Лукницкий, открыв на Памире неколько пиков, одному из них дал имя «Шатёр», по названию сборника африканских стихов Н.Гумилёва. Он же вместе с А. Ахматовой разыскал место расстрела — это Ржевский артиллерийский полигон. Не доводилось там быть, но читала, что рядом находится памятник в честь детей блокадного Ленинграда «Цветок жизни»…
________________
* Ирецкий (Виктор Яковлевич Гликман) — беллетрист. Участвовал в создании Дома Литераторов (1918), вместе со всеми его основателями выслан из страны в 1922 г.
** На самом деле Н. Гумилёву было 35 лет.
*** ПБО — Петроградская боевая организация, якобы возглавлявшаяся В.Таганцевым.