«Как, опять ананасы?!»
Игорь Васильевич Лотарев (Северянин — это псевдоним) искренне верил, что он — гений, и не стеснялся сообщать об этом другим. И вел себя так, как и полагается гению: несколько высокомерно…
Однако, кокетливый и манерный в гостиных и среди поклонниц, поэт был прост и естественен в быту. Когда поблизости не находилось женщины, на которую ему хотелось бы произвести впечатление, он превращался в «нормального» человека, держался легко и непринужденно.
Павел Антокольский признавался, что был потрясен, когда Северянин в его присутствии заказал в ресторане никакие не «ананасы в шампанском», не «мороженое из сирени», а штоф водки и соленый огурец.
Ананасы в шампанском! Ананасы в шампанском!
Удивительно вкусно, искристо, остро!
Весь я в чём-то норвежском! Весь я в чём-то испанском!
Вдохновляюсь порывно! И берусь за перо!
Стрекот аэропланов! Беги автомобилей!
Ветропросвист экспрессов! Крылолёт буеров!
Кто-то здесь зацелован! Там кого-то побили!
Ананасы в шампанском — это пульс вечеров!
В группе девушек нервных, в остром обществе дамском
Я трагедию жизни претворю в грёзофарс…
Ананасы в шампанском! Ананасы в шампанском!
Из Москвы — в Нагасаки! Из Нью-Йорка — на Марс!
Это знаменитое стихотворение принесло Северянину не только уйму аплодисментов и новых поклонников, но и немало неприятных минут.
Предпочитал еду простую и сытную — картошку, рыбу, кислую капусту, а ему, куда бы он ни приезжал, приносили, дарили и ставили перед ним на стол эти злосчастные ананасы в шампанском. «Как? Опять ананасы?!» — с разочарованием восклицал он. И делал вид, будто ему нанесли жестокое оскорбление.
Рядовой… Мерси
Весной 1916 года двадцативосьмилетнего Игоря Северянина призвали на военную службу. О том, как не приспособлен был поэт к казарменному быту, как он стал посмешищем в роте, рассказал в своих воспоминаниях писатель Леонид Борисов:
«Рядовой Игорь Лотарев случайно, или так и должно было быть, из пяти выпущенных пуль в цель попал три раза. Дважды пульки легли кучно. Батальонный командир похвалил Лотарева:
— Молодец, солдат!
На что Северянин, он же солдат Лотарев, чуть повернувшись в сторону батальонного командира, небрежно кивнул:
— Мерси, господин полковник!
Батальонный застыл в позе оскорбленного изумления. Кое-кто из солдат, стоящих подле стрелка, прыснул в кулак, кое-кто побледнел, чуя недоброе за этакий штатский и даже подсудный ответ, когда полагалось гаркнуть: «Рад стараться, ваше высокоблагородие!»
Наконец батальонный разразился отборной бранью и, призвав к себе ротного, взводного и отделенного, назидательно отчеканил:
— Рядового с лошадиной головой, вот этого, впредь именовать по-новому, а именно, как я скажу: Мерси. Понятно? Рядовой Мерси!.."
С этого дня на поверке взводный вызывал:
— Мерси!
И стоявший в строю Северянин отзывался:
— Я!"
По другим свидетельствам Лотарев оказался никуда не годным солдатом. Он не поддавался муштровке, за что и был направлен на мытье полов в казарме. Потом его перевели в санитарную часть. На его счастье, среди влиятельных людей нашлись ему сочувствующие: на медкомиссии Игоря Лотарева «признали» негодным и «списали вчистую».
Легкая рука ТолстогоРеклама
Литературная слава Северянина началась с одного стихотворения. Стихотворения, откровенно говоря, пошленького. Вот с этого:
Вонзите штопор в упругость пробки, —
И взоры женщин не будут робки!..
Да, взоры женщин не будут робки,
И к знойной страсти завьются тропки…
Плесните в чаши янтарь муската
И созерцайте цвета заката…
Раскрасьте мысли в цвета заката
И ждите, ждите любви раската!..
Ловите женщин, теряйте мысли…
Счёт поцелуям — пойди, исчисли!..
А к поцелуям финал причисли, —
И будет счастье в удобном смысле!..
Лев Толстой, прочтя его в одной из брошюр, пришел в ярость: какая глупость!.. какая пошлость!.. какая гадость!.. И высказал в одном из журналов все, что он думает о современной поэзии.
Толстой надеялся этой критикой уничтожить автора и ему подобных горе-рифмачей. На деле все вышло как раз наоборот: с легкой руки Толстого Северянин стал известен всей читающей России. Им вдруг сразу начали интересоваться и издатели, и редакторы, и читатели.
Через несколько лет его слава достигла всероссийского масштаба, затем прошагала по Европе, а потом долетела и до Америки. Его имя превратилось в синоним успеха. Успеха, прежде всего, коммерческого.
Самый коммерческий поэт
Его слава была поистине «громокипящей». Его книги издавались огромными тиражами. В поэтическом состязании, проходившем в московском Политехническом институте, он завоевал титул «короля поэтов» — и это в присутствии таких грандов, как Маяковский, Бальмонт, Блок и Брюсов!
Его выступления проходили при переполненных залах и в Москве, и в Минске, и в Одессе, и везде, куда бы он ни приезжал. Женщины — гимназистки, аристократки, куртизанки, вдовы и замужние, арестантки и многодетные матери — забрасывали его мешками надушенных писем с помадными печатками-поцелуями, назначали ему тайные свидания и обещали пойти за ним хоть на край света…
Северянин вспоминал:
«Одна актриса, изредка встречаемая мною в доме Сологуба, совершенно серьезно просила меня в одну из лирических минут выстрелить в нее из револьвера, но, разумеется, не попасть в цель… „Это было бы отлично для рекламы“, — заискивающе-откровенно поясняла она».
На северянинской славе наживались ловкие проходимцы из числа мелких актеров. Некоторое внешнее сходство (усиленное гримом) и чтение трех десятков северянинских «поэз» давали возможность недолгой «гастроли». А имя — Игорь Северянин — обеспечивало аншлаг.
Поэт знал о самозванцах и со смехом рассказывал об этой стороне своей популярности друзьям…