Возможно, за такие, например: «Жить с женщиной, которая читала Спенсера и пошла для тебя на край света, так же неинтересно, как с любой Анфисой или Акулиной. Так же пахнет утюгом, пудрой и лекарствами, те же папильотки каждое утро и тот же самообман». Или — «Надо воспитать женщину так, чтобы она умела сознавать свои ошибки, а то, по ее мнению, она всегда права». Или — «Я не люблю, когда реалисты-романисты клевещут на женщину, но и не люблю также, когда женщину поднимают за плечи… И стараются доказать, что если она и хуже мужчины, то все-таки мужчина мерзавец, а женщина ангел. И женщина, и мужчина пятак пара, только мужчина умнее и справедливее… Справедливость, кажется, им вообще не свойственна». Или — «Женщине прежде всего нужна спальня»…
Почти все эти фразы — выдержки из писем. Возможно, это самое эмоциональное из всего, что было им сказано или написано о женщинах. А значит, эти слова необъективны. Проще говоря, несправедливы. И это, кажется, единственный грех, в котором можно его упрекнуть.
Смирной лошадке — двойной груз
Один из его знакомых писал о нем: «Чехов был одним из самых отзывчивых людей, которых я встречал в своей жизни. Услышав о чьем-либо горе, о чьей-либо неудаче, Чехов первым долгом считал нужным спросить:
— А нельзя ли помочь чем-нибудь?
Необычайно трогательна и характерна фраза Чехова на тему о том, что на каждую просьбу нужно отозваться, и если нельзя дать того, что просят, в полной мере, то нужно дать хоть половину, хоть четверть, но дать непременно".
Смирной лошадке, как известно, — двойной груз. Друзья и знакомые без стеснения занимали у него деньги и… не торопились отдавать долги, даже вовсе забывали о них. Он же, от одной только мысли хотя бы и осторожно намекнуть об этом, приходил в ужас. Прознав про неслыханную щедрость «лекаря», к нему, как саранча, повалил всякий «нуждающийся» люд. Людской поток, почти беспрерывный, начинался где-то с 9 утра и заканчивался иногда за полночь. И Чехов находил время для каждого, и всех без исключения чем-нибудь да одаривал.
«Никогда в своей жизни этот удивительно нежный человек не причинил сознательно даже самого маленького страдания ничему живущему, — вспоминал Куприн. — Даже когда он был очень болен и табачный дым в его комнате был для него ядом, он не мог и не решался сказать никому, кто дымил у него папиросой: „Бросьте. Не отравляйте меня. Не заставляйте меня мучиться“. Он ограничился только тем, что повесил на стене, на видном месте, записку: „Просят не курить“ и терпеливо молчал, когда некоторые посетители все-таки курили».
Когда к нему приходили люди, явно не обремененные умом или чувством такта, он и с ними вел себя одинаково уважительно и выслушивал их не менее внимательно. Мучаясь в душе таким обществом, он все же терпел его, и терпению его, кажется, не было предела. «Доброму человеку бывает стыдно даже перед собакой». Ему было стыдно перед всеми.
«Работать надо, а все остальное к черту!»
Может показаться, что Чехов был человеком безвольным и мягкотелым. Это обманчивое впечатление. Насколько он был мягок к другим, настолько жесток к себе. Силой воли он обладал просто колоссальной. «Решить у него значило — сделать», — свидетельствовал о нем писатель Игнатий Потапенко. «Я презираю лень, как презираю слабость и вялость душевных движений», — признавался Чехов. И каждый, кто узнавал его ближе, мог, как Горький, признаться ему: «Вы, кажется, первый свободный и ничему не поклоняющийся человек, которого я видел»… Грубый, желчный, нетерпеливый в молодости, он создал для себя моральный кодекс и сумел подчиниться ему, став таким, каким мечтал быть. Редчайший случай в русской истории!
Чехов не был революционером. «Студенты бунтуют, чтобы прослыть героями и легче ухаживать за барышнями…». Как и не был консерватором или унылым моралистом. На упрек в пессимизме и безыдейности его творчества, Чехов отвечал: «Я писал свои рассказы и пьесы совсем не для того, чтобы над ними проливали слезы. Я хотел другое. Я хотел только честно сказать людям: „Посмотрите на себя! Посмотрите, как вы все плохо и скучно живете!..“ Самое главное, чтобы люди это поняли, а когда они это поймут, они непременно создадут себе другую, лучшую жизнь».
О том, что жизнь несовершенна, знает каждый. И каждое поколение пытается отыскать лучший ответ на вечный вопрос — что делать? Антон Павлович отвечал на него так:
— Работать надо, а все остальное к черту! Главное — надо быть справедливым, а остальное все приложится.
Ответ простой. И, наверное, самый мудрый.