Дмитрия-младшего воспитывали в строгости, особо не баловали, главным методом убеждения были не розги и не отцовский ремень, а личный пример родителей, которые никогда не обманывали ребенка даже в самом малом и с малолетства учили отвечать за свои поступки.
А какая правильная речь звучала в доме! Причем мама старалась, чтобы одни и те же слова в течение дня повторялись как можно реже, она сама занималась подготовкой сына к школе, а потом и к поступлению в Московский университет. Но помимо русского языка Дмитрий очень любил рисовать. К тому времени, когда он окончил школу, у него накопился не один альбом с зарисовками, эскизами и портретами родных и близких. Глядя на это творчество, большинство из гостей не сомневалось — из парня вырастет прекрасный художник.
Но он сделал свой выбор еще во время обучения в университете. И не последнюю роль в этом сыграл известный российский филолог Филипп Федорович Фортунатов, который разглядел в своем ученике пытливого исследователя. Притом он всегда учил Ушакова заниматься не только тем, что ему больше всего нравится, а вещами, которые вроде бы не имеют никакого отношения к интересам сегодняшнего дня, но без них не построить фундамента будущего.
Именно Филипп Федорович предложил Ушакову тему кандидатской диссертации «Склонения у Гомера». Кому они были нужны, на первый взгляд? Но Фортунатов знал, что если будущий кандидат наук сумеет разобраться в хитросплетениях языка великого грека — это станет своеобразной нитью Ариадны, которая выведет Дмитрия из любых лабиринтов русского синтаксиса и орфографии.
Второй человек, который оказал огромное влияние на молодого Ушакова — дедушка его супруги, известнейший публицист, редактор газеты «Московские ведомости» Валентин Федорович Корш. Дмитрий с женой Александрой любили бывать в гостях у знаменитого дедушки, и он, почувствовав искренний интерес молодых, старался поделиться всем, чем знал…
Кстати, с благоверной Дмитрию Николаевичу очень повезло. Это была настоящая родственная душа, не жалеющая ничего ради творчества мужа. Поговаривали, что заслуги Александры Николаевны в первом же очень значительном труде Ушакова, который назывался «Русское правописание» и был издан в 1911 году, трудно переоценить. Она была моложе мужа на семь лет…
Ей и в самом деле приходилось нелегко. В семье было четверо детей (три дочери и сын), и каждый ребенок требовал к себе не только внимания, но и понимания. А главное, нужно было оградить Дмитрия Николаевича от шума и гомона детей, особенно в те минуты, когда он работал.
Надо сказать, что Ушаков был не только выдающимся филологом и языковедом. У него был, прежде всего, несгибаемый дух, и однажды приняв решение, Дмитрий Николаевич редко от него отступал. Это проявилось еще в университете. Казалось бы, блестящее будущее своему ученику Филипп Фортунатов обеспечит при любом раскладе, оставив на кафедре. Но не тут-то было — Ушаков принимает решение преподавать в школе. И не в какой-то престижной, где очень легко «засветиться» перед сильными мира сего. Он устроился учителем в школе Александровского приюта и Николаевском сиротском приюте. Согласитесь, это поступок настоящего мужчины.
Дмитрий Николаевич не был ученым сухарем. Он многое умел делать собственными руками, например, однажды он самостоятельно сложил печь, чем сильно удивил друзей. Это, кстати, большое искусство, и далеко не каждая печь функционирует нормально. А помимо этого он вполне знал слесарное и столярное дело, никогда не приглашал электротехника, даже если нужно было починить сложный прибор.
А еще, уже в советские времена, он не побоялся написать письмо Сталину, в котором защищал своих учеников и других выдающихся ученых, обвиненных в космополитизме и осужденных только за то, что родились евреями…
Над самым главным своим трудом — «Толковым словарем русского языка» — Дмитрий Николаевич работал в течение пяти лет — с 1935 по 1940 год. Возможно, кто-то на его месте работал быстрее бы, но Ушаков был скрупулезен, он считал, что пропустить хотя бы одно слово — великий грех перед будущими поколениями…
Когда началась Великая Отечественная война, филолог был в почтенном возрасте, ему было уже 68 лет. Он хотел остаться в Москве, но его уговорили отправиться в эвакуацию в Ташкент. Переезд был тяжелый, тоска по родной столице, которую он покидал редко, невыносима. Болезни обострились, и 17 апреля 1942 года